Как говорят, люди приходят в этот мир одинокими и покидают его в одиночестве, но между двумя этими моментами человек не обязан быть один. В конце концов, мы стадные животные, тысячелетия перемен вели нас к тому, чтобы с каждым поколением мы понимали друг друга лучше и лучше. Выживали наиболее приспособившиеся. И даже будь ты трижды убийцей и карателем, репутация которого шагает впереди него, в конце концов, ты не останешься один, если не будешь отталкивать от себя всех и каждого. Или даже если будешь пытаться.
Ночь опускается на город и те, кто желал найти уединение находят его за закрытыми дверями, как тысячелетия назад. Врождённой стыдливости ли то рук дело, сложившихся традиций или просто восприимчивые мягкокожие людишки смущались всепроникающего взора Семи, но именно тьма раскрывает человеческие желания. Она бьёт по сознанию как дурман, обжигает как самое крепкое пойло, оставляя на губах сладкое послевкусие.
Он оторвался от губ Шарлотты, ощущая ту самую порочную сладость, и посмотрел ей глаза. На её лбу блестели капли пота, а руки охватывали его влажную спину. Барклай видел, как неровный румянец пробивается даже через аристократичную бледность маркизы, и задвигался быстрее. Резче. Жестче. От нежной любви – к схватке. Он опёрся на локоть, ещё более прижимая Шарлотту своим телом, и провёл другой рукой по её бедру с усилием сжимая его, сильно, до боли. На её тонкой коже наверняка останутся синяки, но в этот момент он думал об этом в последнюю очередь.
Барклай жадно поцеловал её, прикусывая губу. Он практически не давал ей возможности шевельнуться, и даже когда ладонь Лотти соскользнула с его спины, сжав и без того мятую и влажную простынь, он убрал руку с её бедра и властно придавил её кисть к кровати. Он чувствовал, как содрогается тело маркизы под каждым его толчком, возможно ей даже было больно, но он и не думал останавливаться. Спущенного с цепи зверя не так-то просто загнать обратно.
С резким шлепком он вновь схватил её за бедро, завершая последние движения. На миг замедлившись, он отстранился от неё перед самым финишем, освобождая девушку. Он поднялся над распростёртой на постели девушкой, вставая на колени на кровати и взглянул на неё. Тело инквизитора блестело от пота в свете масляной лампы. Крепкий, массивный мужчина, тело которого было покрыто старыми шрамами, словно отметинами его служения, в тёплом желтовато-оранжевом свете выглядел мистично, словно сошёл с какой-то старой картины.
– Я всё же рад, – Барклай глубоко вздохнул, восстанавливая дыхание, – что мы сегодня увиделись.
«И жаль, что не увиделись ранее».
Он не мог сожалеть об этом полноценно, искренне, но он по-своему скучал по маркизе. Правда вспоминал он об этом только вот в такие ночи, когда виделся с ней. При свете дня его мысли и стремления не так уж часто приводили к леди де Клерон, и в такие моменты он об этом жалел. Жизнь этой женщины была бы куда проще, будь он солдатом на службе власти людской, а не духовной.
