Леди Мэвис рассказывала, что своими глазами видела как воздушные ладьи скрываются в тумане и больше не возвращаются. Но кто поверил бы в россказни этой старухи? Ты ведь не поверил. Лорд Хамонд говорил, что видел старый дом — тот, из городских легенд. Захлёбываясь, он перечислял места, в которых встречался с ним — встречался, потому что по его рассказу с лёгкостью можно было сделать вывод, поставить диагноз — очевиднейшая паранойя. Лорд Хамонд был уверен, что дом преследовал его. Немыслимая бессмыслица. Бред. Абсурд. Ты кивнул, конечно, как и другие, но разве лорд Хамонд не проводил с бутылкой больше времени, чем в постели жены? Старый алкоголик. Посмешище. Ты не поверил ни единому его слову. Ты улыбался, когда я шептал тебе на ухо все нелепые истории, в которых фигурировали эти люди. Все эти высокородные параноики, рабовладельцы, негодяи и трусы. Ты не верил их словам, потому что я слишком много лет был единственным твоим другом? Потому что ты доверял мне? Ты...

— Лисандр!

Она улыбается тебе, указывая на полную луну, медленно плывущую по небу. В лунном свете её кожа совсем бледная и она — твоя первая и единственная любовь — прекраснее любой женщины этой святой земли.

Ладья несёт вас от одного острова к другому и всё, чего тебе хочется: чтобы это не заканчивалось. Ты почти что молишься ей и луне: исступлённо, сжимая изящные ладони в своих. Хотя тебе неуютно — неловко и страшно, что кто-то узнает. Ты бросаешь взгляд на Эзру, приютившегося на противоположной стороне ладьи, смотришь почти виновато — хотя он только усмехается в ответ.

Эзра пока не бросает взгляд на часы и ты понимаешь, что у тебя есть ещё время. До рассвета далеко.

Когда ладья останавливается у паркового острова, ты подхватываешь Виолетту на руки, перепрыгиваешь через узкую полосу туманной пропасти под ногами — даже тем кто не боится высоты мэр Томпсон настоятельно не рекомендует смотреть вниз — и только тогда понимаешь что забыл свои вещи. Это не страшно: Эзра выходит следом и у него в руках твоя сумка с документами и письмо отца. Его Эзра прячет в карман, подальше от твоего взгляда.

Ему не повезло знать о твоих тяжёлых отношениях с семьёй.

Ты задумываешься вдруг, что несмотря на все распри, несмотря на все конфликты, тебе повезло гораздо больше других: у тебя есть женщина, в которую ты беззаветно влюблён; и есть преданный друг, долг перед которым — тебе кажется так — ты никогда не сможешь оплатить. Ты позволяешь себе забыть о серых стенах отцовского дома, о пренебрежительном тоне матери и визгливом голосе дяди, прорывающимся даже сквозь толстые стены.

В этот момент, в этот краткий миг, когда луна освещает вас обоих — ты счастлив.

Ты счастлив даже тогда, когда тучи заслоняют собой всё пространство взора и закрывают кажущийся близким горизонт. Счастлив когда дождь обрушивается на ваши головы и всё что вам остаётся — нырнуть в заброшенный дом на самой окраине. В таких местах прячутся бездомные, но ты уверен что сможешь защитить Виолетту. Об Эзре ты не вспоминаешь: тебе некогда, ты разводишь огонь в камине и разогреваешь ладонями ступни Виолетты. Она смотрит на тебя нежно и тепло, и ты слышишь чужой голос словно сквозь сон.

Эзра окликает тебя два раза — словно в тумане, будто из какого-то другого мира. И замолкает, оставляя тебя наедине со своим счастьем. Ты думаешь, что он просто находит себе другую комнату.

Ты думаешь, что он слишком ненавязчив для того чтобы наблюдать за вами. Хотя Виолетта говорит однажды, что он брезглив.

Она говорит, что боится Эзру: в тот миг когда видит в коридоре тень и после, когда на твой голос никто не отзывается. Дом молчит — немой спутник, помощник, защитник. И дождь барабанит по грязному стеклу.

Ты находишь в комнате масляную лампу и не даёшь беспечности овладеть тобой снова: ты берёшь Виолетту с собой, хотя ей не хочется покидать камин. И вы идёте по коридорам, считая повороты. Облезшие обои на стенах смотрят на вас с тоской.

Этот дом явно помнит другие времена — светлые. Тебе кажется, что в залах этого дома леди и лорды могли бы танцевать под прекрасную музыку; что и вы с Виолеттой могли бы. А потом приятное наваждение обрывается — как тонкая нить, обрубленная наточенным лезвием швейных ножниц.

Ты ищешь Эзру в каждом зале, в каждой комнате. Открываешь двери и плотно закрываешь их за собой. Но они открываются снова — со скрипом отворяются за твоей спиной. И Виолетта жмётся к тебе, обнимая за руку.

Она просит тебя уйти, покинуть этот дом — разве Эзра сам не найдёт дороги домой? Но у него твоя сумка, твоё письмо. И ты не можешь бросить Эзру — когда ты терпеливо объясняешь Виолетте, она смотрит на тебя насуплено и зло.

Вы заходите дальше и дальше, пока коридоры не начинают повторяться. Облезлые обои. Потухшие лампы. Зов труб в мёртвых стенах — мёртвый зов.

Здесь не живут крысы. Нет. Нет-нет-нет-нет. Не живут.

А вот вы — живёте. Теперь живёте, никуда не деться.

Вы с трудом вспоминаете кто вы. Вы с трудом вспоминаете — куда идёте.

Ты долго и глупо смотришь на покосившуюся деревянную дверь, держишься за ручку как больной столбняком, пока тебя не настигает озарение: сумка, документы, Эзра.

Обидел бы его именно этот порядок?

Ты идёшь вперёд, пытаясь догнать человека с лампой идущего впереди. Ты смотришь в его спину, зовёшь его.

«Эзра» — повторяешь ты снова и снова; кричишь; порочишь; требуешь повернуть назад. Ты не можешь уйти — на твой совести неоплаченный долг, что больше тебя самого.

Ты отчётливо вспоминаешь детство — родители Эзры часто приходили с ним в твой дом. Какая у них фамилия? Они были... высокими? Нет, его мама точно была миниатюрной. Почти как Виолетта, только немного меньше.

Ты отчётливо вспоминаешь как Эзра учил тебя манерам: он ведь всегда стоял сзади, за твоим плечом, пока ты репетировал перед зеркалом.

«Скажи: вы прекрасно выглядите, леди Самум» — говорил тебе Эзра.

«Скажи: вы прекрасно выглядите, леди Самум» — говорил себе ты.

Ты вспоминаешь игры в покер, где Эзра нашёптывал тебе чужие имена. Он рассказывал так много историй: смешных, злых, отвратительных. Он урывками пересказывал слухи. Ужасный человек — никогда не здоровался с другими. Все его ненавидели, все обходили его стороной — кроме тебя.

Ты был рядом с ним и от тебя никто не смел отказываться.

Ты...

«Если ты ещё раз при мне назовёшься этим именем, клянусь перед ликом Мнимого, я лишу тебя титула» — повторяешь ты слова отца.

Когда ты поднимаешь глаза, уставший — а за окном до сих пор ни намёка на рассвет. Твоё отражение движется в окнах, накрытых ночью.

Только вместо тебя — знакомый тебе силуэт.

Эзра смотрит на тебя — смотрит на тебя твоим собственным отражением, с укором и сожалением.

«Выдуманные люди не умирают» — уверенно говорит он, приближая к тебе лампу с той стороны стекла.

«А вот ты — можешь. Уходи».

И ты хотел бы сбежать, но не можешь вспомнить где выход. Ты хотел бы бежать, но стены смыкаются перед тобой.

И на каждой — её фотографии, её лицо.

Ты вспоминаешь: ладью, никак не спадающий жар.

Вспоминаешь как обращаешься к ночи, называя Эзрой место рядом с собой.

Вспоминаешь как стража паркового острова выгоняет тебя, бормочущего, из ладьи. И ты идёшь, слушая Эзру с замиранием сердца.

Ты придумал его, не так ли? Придумал ещё в детстве, чтобы пережить всё это давление и гнев.

— Ты придумал его. — говорят стены голосом Виолетты и ты вспоминаешь как спрятался в доме от дождя и как сны заполонили твой разум сладкими наваждениями о жизни, которой у тебя никогда не было и о женщине, любви которой ты никогда не знал. — И я решила что могу выдумать себя тоже.

Она смеётся. Она — этот дом — тяжело и натужно дышит, как человек на пороге смерти. И ты мечешься, зная, что её зубы уже вонзились в твой разум, пустили яд в твою кровь.

Прежде чем позволить ей сожрать тебя, ты сдаёшься. Прислоняешься лбом к стеклу, падаешь на колени, разделяя его — Эзры — участь.

И когда она заканчивает с тобой, ты понимаешь, каково это — быть человеком, которого никогда не существовало.