Долгие поездки всегда выматывали: вечно в дороге, в пыли летом, а зимой и вовсе постоянно нужно искать защиту от холода, кутаться в кучу тряпок, спасаясь от обморожения. Зимы безжалостны к путникам, предлагая боль в обмен на красоту. И всё же Лисандр получал удовольствие от дороги, пусть тело часто ноет, на привалах буквально сваливаешься в сон, а иногда наоборот глаз сомкнуть не можешь и выбираешься наружу, глядя на огромное, звёздное небо над головой, а после засыпаешь в седле по пути. Ему нравилось ощущать, какой этот остров, где они все заперты, большой в сравнении с ощущениями от карты, нравилось знакомиться с новыми людьми и помогать купцам – он охотно их слушал и учился, пусть и не имеел явных талантов к торговле.

В пути его сопровождает Рал – молодой, но крепкий и довольно-таки крупный керриган, перья которого зелёным отдают гораздо сильнее, нежели голубым, и зимой, в преддверье гор очень выделяется. Мелькала идея взять и Трикс, но та слишком капризная, не любит морозы и от постоянной дороги быстро уставала бы, уж лучше ей находиться в Редларте, тепле и уюте, на «растерзании» у младшей сестры. С Ралом они и так проводили слишком мало времени вместе – зимой да на летних скачках; керриган всегда оставался себе на уме и не особо слушался, но неизменно возвращался и всегда предупреждал об опасности, если замечал её – это радовало. Вот и сейчас он кружил над головой, не улетая слишком далеко, но и не спеша возвращаться, возможно, искал добычу.

Лисандр повёл плечами, едва заметно хмурясь: не весь путь прошёл так гладко и приятно. Едва они вступили в земли Берриганов, и их стали преследовать кривые взгляды, шепотки – все прекрасно знали, откуда караван и под чьей защитой он направлялся в Морион. Красоты природы сразу поблекли перед опаской за караван и за собственных людей, не все из которых спокойно воспринимали кривотолки, доносившиеся до их ушей – приходилось быть бдительным, объезжать караван и даже пожертвовать вниманием своей прелестной спутницы. Он опасался за Рала и «случайной» стрелы, но и в клетку не мог посадить птицу, обеспокоенно следя за его полётами; до города он добрался немного осунувшимся и усталым. В Морионе, казалось, взгляды стали острее, а языки – злее, и всё, что мог делать Лисандр – не обращать внимания, не отходя от каравана, разве что сопровождая Илле, если ей то требовалось. Многие купцы завершили своё путешествие, но путь их лежал дальше в горы, что невольно радовало – подальше от земель Берриганов. Лисандр не боялся их, испытывая слишком сильную неприязнь, но здраво опасался. В конце концов, они уже убили одного Пэйтона.

Желая скорее избавиться от неприятного холодка, засевшего между лопаток, Лисандр коротал время с Илле, непринуждённо общаясь с ней на отвлечённые темы: делились впечатлениями от тех мест, где уже побывали, обсуждали текущие дела, Редларт и Дагорт, но вскоре тема перешла на тех людей, что жили в горах. Его удивляло, что в такие места забираются караваны, что кто-то ездит торговать к обособленным, видимо, народам, но Илле говорила с таким пылом и уверенностью, что Лисандр невольно проникся и восхитился её храбрости и упрямству. Немногие девушки отправили бы так далеко от дома и не в крупный город, не в саму столицу, а куда-то в глухие горы, куда без местных не добраться. Не без удовольствия подмечалась некая схожесть между ними.

На закате их встретил проводник, на удивление, женщина, от взгляда на которую вновь хотелось ёжиться, но уже по иным причинам. Лисандр не без удивления посмотрел на странное, перемотанное одеяние женщины, которое выглядело не слишком пригодным для морозов и резкого ветра, свойственного горной местности. Вот только замёрзшей она совсем не выглядела, хотя наверняка ждала их тут какое-то время. Не одна – со сворой собак, внушающих смутное беспокойство и, кажется, не только ему – конь недовольно всхрапнул, замедлив ход, словно что-то почуяв. Успокаивающе погладив его по холке, Лисандр дал указание каравану остановиться и сам поспешно спешился, потянув коня за собой – к их проводнику, приветствуя.

Она назвалась Тургой, Лисандр представился в ответ и представил Илле, не пожелавшей спешиться. Сгущающийся сумрак скрадывал черты лица Турги, что не определить, сколько ей лет, но старше Лисандра и Илле наверняка. Не так уж это и важно, уже точно не важнее необходимого все сейчас отдыха, когда они все уже валятся от усталости, не только физической. Турга предлагает прекрасное место, в окружении скал, которые наверняка защитят от пронизывающего ветра, и Лисандр согласно кивает, утомленно улыбнувшись обеим. Илле хмурится, на Тургу почти не смотрит, кажется, недовольна чем, но нельзя быть уверенным: злость или усталость на её лице. Лисандр решил подумать над этим позже, а пока занялся их лагерем, проверяя, чтобы все устроились, готовили ужин и готовились к ночлегу; он замечает взгляды своих людей, направленных на Тургу: кто недоверчив, кто недоволен, а кто смотрит глазами голодного зверя. Лисандр хмурится: если в их небольшом лагере рухнет дисциплина, то дальнейший путь это сильно осложнит. Стоит приглядывать за Тургой.

В лагере готовили похлёбку, используя талый снег, вместо воды, благо, вокруг белым-бело. Еда в дороге не балует, но Лисандр, кажется, уже привык к ней, а на свежем воздухе неизменно просыпается аппетит, игнорирующий любую скудность пищи. Немного мяса, крупа и вода – вот и вся похлёбка, которая довольно быстро разошлась по рукам; Лисандр огляделся в поисках Илле, но не заметил её, то ли затерявшуюся среди людей в темноте, то ли отправившуюся отдыхать. Зато увидел Тургу, сидевшую в одиночестве и без еды: то ли не голодна, то ли не желала навязываться – ни один из вариантов не показался стоящим. Прихватив с собой ещё одну плошку с остывающей на морозе похлёбкой, Лисандр устроился рядом и протянул еду Турге:

— Прошу Вас, отужинайте с нами.

Глупо утверждать, что его привела одна лишь забота – любопытство тоже влекло. И, в любом случае, он хотел бы чуть лучше знать человека, что поведёт их через горы, не славившиеся своим дружелюбием, особенно зимой. Впрочем, его больше поражало то, что за это бралась женщина – неужели нельзя найти более безопасные способы раздобыть себе на пропитание? Мало ли кто попадётся на этом пути или в попутчики – Лисандр вновь нахмурился. Может, поэтому с ней такая свора собак ходит? Что ж... выглядели они впечатляюще. Впрочем, пусть в голове гуляли одни вопросы, спросил он совсем другое: — Вам не холодно?

Потому что сам он кутался в тёплый плащ, и даже не казалось достаточным.
[sign]miserere mei, deus[/sign][status]praise the death[/status][icon]https://i.ibb.co/NKB1Zgm/llll.jpg[/icon]

Отредактировано Лисандр Пэйтон (2019-10-06 20:44:42)

Лисандр улыбается чужому любопытству – открыто и дружелюбно. Как в словах Турги сквозит один лишь интерес, так и в его улыбке лишь весёлость, без капли насмешливости. Он привык, что к высокородным относятся так, словно другие люди ниже рангом, богатством и положением, совершенно их не интересуют, и будет ложью сказать, что таких нет, наоборот в стенах одного только университета приходится сталкиваться с высокомерием и чванливостью каждый день. Нет, он не считает себя лучше их, замечая подобное и за собой, но в вопросе Турги невольно кроется ответ: его действительно учили иначе.

Ответить не успевает – мешкает первые секунды, а после улыбка медленно сползает с лица, сменяясь удивлением. Вместо того, чтобы насытиться, Турга кормит собак, прямо из своей чаши, словно, подобное в порядке вещей. Это настолько дико и непривычно, что трудно взять себя в руки, вместо этого взгляд прикован к лохматым псам, жадно тянущихся к еде, сопящих, словно дикие звери на охоте. Он забывается, и Турга, видимо, это замечает, хотя удивительно, что она видит за своими повязками. Её голос встряхивает, заставляя немного устыдиться – неправильно так смотреть, неприлично. Даже если происходящее выходит за рамки обычных приличий, на то он и лорд, чтобы держать себя в руках.

Лисандр кивает, и понимая, и нет. Если хозяйка не будет есть и лишится сил, кто же покормит этих псов – целую свору? Но спорить не хочется, да и глупо как-то лезть со своими советами к тому, кто явно с этими псами не первый день. Может, она перед самой встречей поела и больше не хочет.

— Меня учили, что люди нуждаются в нашей помощи и поддержке, — поясняет он негромко и аккуратно съедает ложку уже подстывшей похлёбки. — Не вижу ничего зазорного в том, чтобы делить с кем-либо еду.

На последних словах возникает странная мысль: если делиться едой означает выказывать своё гостеприимство, значит ли это, что Турга его отвергла, отдав еду псам? С таким ему ещё сталкиваться не приходилось, никто его подобному не учил, и это какая-то беспомощность – не знать, как верно реагировать. И потому Лисандр просто отмахивается от этой мысли, не желая забивать голову на ночь глядя какой-то ерундой. Бесспорно, хорошо, когда о приручённых зверях заботятся; голодай Трикс, он первым делом накормит её, а потом уже о себе подумает. Эта мысль успокаивает.

Спешно, но всё-таки не забывая о приличиях, уминает похлёбку – едва тёплое зерно с водой удовольствие более чем сомнительное, но выбирать не приходиться, ведь главное насытиться. И лишь небольшие куски мяса остаются на дне чаши нетронутыми. Когда Турга вновь заговаривает, Лисандр поднимает взгляд и замирает. Костёр обманчиво играет цветами, и в странных, раскосых глазах будто пляшут языки пламени – острые и опасные. И хоть и взгляды наконец сталкиваются, Турга смотрит сквозь, будто и не на него вовсе, ускользая – так завораживающе неуютно.

— Моей семье важно поддерживать купцов, — объясняет серьёзно, чуть нахмурив брови.

«Если они все покинут Редларт – станет совсем худо» – длинной паузой повисает невысказанная мысль, но пусть она останется лишь в голове. Незачем другим думать о бедствиях, что свалились на их город, благосостояние которого кажется всё более шатким, несмотря на все старания. Трудно винить людей, что думают о своей безопасности, особенно тех, что потеряли семьи в проклятой Пустоте, и спешат убраться от неё подальше. Его и самого постоянно терзают мысли о близости Пустоты к родному дому, к его семье, но он понимает отца. Это их город, их земли, и последними их покинут Пэйтоны.

Впрочем, это не единственная причина. Пусть из него с детства растили маркиза, наследника славного рода, корнями уходящего в далёкое прошлое королевства, но внутри что-то претило высшему свету, всей этой светскости и длинным речам, сопровождавших любые разговоры. Казалось, самое важное – наслоить как можно больше смыслов, подтекстов и полунамёков, лишь одно из которых окажется правдивым. На самом деле, даже правда не обязательна, важно намекнуть, что ты знаешь чуть больше, чем, возможно, следовало, играть фактами и чувствами. Другое дело люди простые, встречи с которыми на его землях никогда не предвещают плохого: с ними привычнее, приятнее и гораздо веселее – душа отдыхает. И интересно узнавать новых людей, смотреть на их быт и пытаться понять, как сделать его лучше, ведь чем довольнее народ, тем больше его стекается в родные земли. Даже на землях Берриганов, до Мориона, приятнее, чем в университете.

А ещё…

— Я бы хотел встретить паокаев или понаблюдать за сакронами, если выпадет такой случай. В наших землях их совсем нет, но вивисекторам они интересны, — Лисандр вновь улыбается, опуская взгляд и вылавливая куски мяса из тарелки. Он тянется к ближайшему лохматому псу, показывая ладонь с едой, и чешет за ухом другой рукой. В Редларте очень много собак: они помогают пасти, охотится и охранять, а для кого-то просто пушистые друзья. В их доме тоже есть псы, очень ухоженные, лоснящиеся, красивые, как и подобает зверью в знатных домах. Эти – совсем другие, но, как верно заметила Турга, точно также нуждающиеся в человеческом тепле.

— Вам не страшно в горах с такой сворой? Наверняка здесь немало тех, кто желает ими полакомиться, — задумчиво замечает, вспоминая, что как рахшасы для Редларта, так и сакроны вредили Мориону, стаями охотясь за овцами и коровами. Едва ли для них есть разница, кем именно полакомиться, если его можно поймать и утащить в своих цепких когтях подальше в гнездо.

Ещё до ответа Турги слышится низкий свист, вслед за которым поднимается небольшой вихрь холодного воздуха: Рал опускается на один из камней, резко взмахнув своими крыльями. Приближаться не спешит, поворачивает голову, оценивающе глядя на больших собак и их хозяйку, хрипло и недовольно клокочет – не доверяет.
[sign]miserere mei, deus[/sign][status]praise the death[/status][icon]https://i.ibb.co/NKB1Zgm/llll.jpg[/icon]

Отредактировано Лисандр Пэйтон (2019-10-06 20:44:23)

Рал переступает с лапы на лапу, приподнимает слегка свои крылья, стараясь казаться ещё больше, чем он есть, и гневно клокочет, слегка вытягивая шею. Голову поворачивает то так, то эдак, не сводя взгляда с напряжённых, поскуливающих собак, которых неясно какими силами держит Турга, но и та не вызывает одобрения кериганна, в каждом его напряжённом движении готовность кинуться в бой, выцарапать глаза и сбросить со скал яростным напором. Да только видно, что в этой агрессии страха больше, чем злости, но именно он толкает на безумную готовность защищаться.

Лисандр хмурится, переводя взгляд с одного зверя на другого, и в колеблющемся свете костра замечает, как напряжена ладонь на собачьем загривке. Пёс вьётся и скулит, нетерпеливо подгребает землю лапой, но все его попытки тщетны – неожиданно поразительная сила. Хоть собак и принято считать самыми преданными существами и послушными человеку, но многие забывают, что у них всегда должен быть хозяин, иначе они сами возьмут вверх. Горящий взгляд и оскаленные клыками пасти – отнюдь не пустая угроза. Очевидно, в Турге есть сила сдерживать этих зверей, и так многих! Это восхищает.

Неожиданно и совершенно не к месту нахлынувшая восторженность также быстро растворяется в хриплом голосе Турге; Лисандр и Рал одновременно смотрят на неё. Взгляд её птице виден лучше, и кериганн почему-то складывает крылья, но не спешит приближаться к ним, наклоняя голову ниже, будто слушая и понимая. Лисандр тоже внимает, скользит взглядом по лицу Турги, изборождённом настолько глубокими тенями, пляшущими вместе с отблесками костра, что это невольно нагоняет жути, а ещё больше – её история. В Дагорте витает немало легенд и историй, и их становится всё больше после захвата мира Пустотой, но подобную слышит впервые, преисполняясь одновременно недоверием и праведным гневом. Если Семеро действительно желают уничтожения сакронов, разве смерть их – не великое благо для всех? Ах, если бы знать наверняка.

Ледяные алые отблески приковываю взгляд, пронизывая насквозь. Насколько костёр обжигающе горяч, насколько же холоден сейчас взгляд Турги – становится не по себе. Против воли внутри растекается холод, никак не связанный с зимой и резким ветром в горах, схватывает мышцы и остужает кровь; пусть по льду распустятся резные цветы страха. Дело совсем не в том, что он не подготовлен: существа изучались им очень кропотливо, пусть большая часть в теории, и слава богам. Сакроны сильны и опасны, способны убить самыми разными способами – это известно любому, кто хоть немного сведущ в вивисекции, иллюзий относительно их дружелюбия никто не питает.

Есть в Турге что-то дикое, горное, из-за чего так неуютно сейчас. Лисандр поводит плечами под плащом, одной рукой натягивая его на себя сильнее, лишь бы согреться, отогнать от себя морок, навеянный почти нечеловечьим взглядом. Ночь и неровный свет огня искажают слишком многое: лица, слова, взгляды. Не зря страшилки так любят рассказывать у костров самой глубокой, непроглядной ночью – почти такой же, как сегодня. Только Турга не непоседливый ребёнок, желающий развлечься, она необычно серьёзна.

На губах проскальзывает лёгкая улыбка.

Нельзя показывать свой страх, да и бояться сейчас нечего, они только в самом преддверии гор. Сакроны – дело десятое, как и паокаи, караван, а уж тем более Илле под удар не подставит, они должны добраться полным составом и в целости. Неясно, кто те люди, ради которых Илле так старается, едва ли в горах могут предложить что-то ценное купцам. Пусть так, их путь сюда ценен сам по себе, да и подъём дальше, глубже в горы представляется занимательным. Лисандр не тянется к горным вершинам также, как к степям или морю, но не понаслышке знает, насколько там красиво – настолько же и опасно.

Со страхом проще бороться злостью, так привычнее, но для чего обращать его против женщины?

— Если все погибали, то кто же рассказал миру о сакронах, кто поведал об их внешнем виде и силе? — мягко и рассудительно замечает в ответ, чуть склонив голову. Он не осуждает резких речей, не насмешничает, просто знает, что «никто» не существует. Всегда есть исключение: сильнее, выносливее, умнее, быстрее, подлее, в конце концов, просто везучее. Возможно, эти горы скрывают существ страшнее сакронов и других тварей, встречи с которым искать тем более не стоит, и то действительно ещё не рассказанные истории.

Рассказано действительно не всё.

Когда опаска растворяется в уютном треске костра и прекрасном крошеве звёзд над их головами, в историю получает заглянуть куда глубже. Дагорт под защитой и покровительством Семерых – то все знают. Об этом не говорят громко, но помнят двух проклятых богов, ложными дарами проникающих в сердца людей и атакующих подло из тени. Называют ли кого-то из них матерью чудовищ? Или то какие-то языческие боги, затерянные во времени и трусливо укрывающиеся в горах и сердцах прибывших с материка чужаков?

— Кто такая мать всех чудищ, Турга? – задаёт очередной вопрос и понимает, что на прошлый ответа нет. Впрочем, может, это в некотором роде больная тема, горы место неприветливое и жестокое, наверняка здесь многих теряют, как зверей, так и людей. Ему хочется узнать больше местных легенд и поверий, пусть они наверняка богомерзкие. Предана ли сама Турга Семерым? Вызывает сомнение. — И что такое – эта Бездна?

Откладывая плошку в сторону, Лисандр невольно ёжится, стоит плащу соскользнуть с колена. Совсем рядом с ним Турга, тепло которой дарят разве что собаки, и от взгляда на неё невольно становится холоднее. Неужели ей действительно так просто переносить местные морозы, они не кусают кожу и не проникают с ледяными объятиями под одежду? В этой таинственности возникает слишком много вопросов; она завораживает.

Рал по-прежнему за ними наблюдает: не нервничает, но и не подлетает ближе. В его взгляде, направленным на хозяина, словно бы неодобрение: в лагере тишина, кроме караульных все в своих палатках погружены в сон, пора и им уходить. Лисандр с трудом подавляет зевок, опасаясь этим задеть Тургу – ему интересно, но день этот слишком насыщенный.
[sign]miserere mei, deus[/sign][status]praise the death[/status][icon]https://i.ibb.co/NKB1Zgm/llll.jpg[/icon]

Отредактировано Лисандр Пэйтон (2019-10-06 20:44:00)

Лисандр мрачнеет, не понимая о какой покровительнице идёт речь. Ему покровительствуют только Мать, защищающая детей, благословляющая матерей, приносящая плодородие почве, и Дева, наполненная любовью. И никто из них не связан с чудовищами, тщеславием и блудом – сомневаться не приходится. Любопытство сменяет подозрительность и неприязнь к словам Турги: кем бы не являлась эта Мать всех чудовищ, очевидно это какой-то языческий бог, такой же проклятый, как два других отверженных. Оскорбительно, что кто-то может посчитать его связанным с язычеством, но Лисандр не злится, уставший. Неясно, поклоняется ли Турга этому божеству, но в её словах нет почтения, только предупреждение – достаточно, чтобы не делать скоропалительных выводов.

Только её глаза в свете костров всё также отсвечивают алым: одновременно неправильными, пугающими и красивыми.

Поднявшись, Турга кажется сокрытой во тьме, над её головой наплываю тяжёлые облака, пожирая свет звёзд, и даже отблески от костра не освещают, а словно умножают тени. Против воли в голове так и вертится – язычество, будто всё вокруг им пронизано. Глубокий голос произносит слова, смысл которых ускользает, и от всего этого всё больше не по себе. Как никогда он ощущает себя незваным гостем в этих горах, где его не ждут, где ему не рады. Пусть так, уходить всё равно не собирается, и на предложение идти – незаметно в ночи кивает, медленно поднимаясь на ноги. Не из-за усталости – плаща, который приходится оправлять, прежде чем вновь закутаться. Негромкий свист поднимает Рала в воздух.

Он следует за ней, гадая, что именно ему хотят показать: ту самую Мать? Бездну? Сакронов? Сегодняшней ночью дано немало предупреждений, но любопытство всё равно велико, да и разве не интерес к чему-то двигает узнавать больше, познавать этот мир, сузившийся до размеров острова? Впрочем, для него другого мира никогда не было и не будет. Его не накрывает грустью, просто… иногда, особенно в моменты меланхолии, хочется быть чем-то большим, чем сыном маркиза.

Турга прямо перед ним, уходит в темноту, где шныряют тени её собак и, возможно, не только их, но это не трогает беспокойством, пока его не окликают. Обернувшись, он видит спешащую к нему Илле, хрупкую в ворохе одежд и обступающей её ночи. И останавливается, сделав несколько шагов навстречу в видимом беспокойстве: вдруг да что случилось? Впрочем, не слышно криков, нет беспокойства в лагере, но Илле может и не поднять тревогу – в девичьих головах иногда творятся невообразимые вещи.

Он улыбается, зная, что то не ласка – привычка быть вежливым, обходительным, особенно с дамами. Слушает внимательно, разглядывая её порозовевшее лицо, всматриваясь в обеспокоенные глаза, и отвечает не сразу – думает. Его интерес сейчас дальше, затерян между горных тропинок, где ждёт его Турга: её силуэт ещё различим, но кажется вот-вот затеряется где-то в темноте выскользнувшим из рук призраком. Покинув лагерь, он может открыть что-то новое для себя, спрятанное в ночи средь холодных камней.

Покинуть лагерь.

Отрезвлённый, Лисандр хмурится – не на Илле, на себя. Неужели действительно собирается уйти от лагеря, что поклялся защищать, оставить Илле, которой обещал помочь? Горы пугают и влекут, но цель совсем не в раскрытии секретов, от которых так и пахнет язычеством. У него есть обязательства, которые он не может нарушить. Нет, мог бы, будь неразумным мальчиком, думающим только о себе, но такая роскошь позволительна много кому, кроме него.

Он должен выспаться. Илле должна выспаться. И Турга тоже.

Он не должен покинуть своих людей посреди ночи ради одного лишь любопытства.

В конце концов, все они клялись в верности Пэйтонов. А такие клятвы всегда обоюдны.

— Я посторожу твой сон, Илле, — мягко замечает он, не касаясь её и не подходя ближе. — Возвращайся к себе, и я сейчас подойду.

Его слова звучат обещанием, которые он никогда не нарушает. Лисандр знает, как никто, что за словами нужно следить, каждое может ранить или оскорбить, а иногда и привести к смерти. И, конечно, он не намерен обманывать, но и не может позволить Турге покинуть их лагерь в одиночестве посреди ночи, а ведь вокруг снега и морозы. Пусть холод не касается Турги, или она лишь делает вид, пусть Турга живёт в этих горах и водит по знакомым дорогам да тропкам путников, она всё равно остаётся хрупкой женщиной.

— Погоди, Турга, — зовёт он громко и обеспокоенно. — Я не могу пойти.

Лисандра страшит, что Турга действительно исчезнет во тьме, и потому он спешит её остановить, нагоняет у камней, не скрывая беспокойства. В своих странных одеждах Турга кажется совершенно беззащитной перед ночью и морозами, но глубоко внутри зреет понимание ошибочности суждений. Разум и беспокойство недолго борются в нём – побеждает последнее. Освободившись от тяжёлого, из тёплых шкур, плаща, Лисандр накидывает его на плечи Турги; морозный воздух победно кусается через ткань.

— Я должен остаться, — повторяет он, меняя слова, но не смысл. Лисандр сожалеет, но не так сильно, как представляется: его обязанности всегда превыше желаний. — Пожалуйста, не покидай лагерь. И… доброй ночи.

С теплотой улыбнувшись, он оставляет Тургу и спешит к Илле, следуя своим обещаниям.

Он мог бы пойти, но не должен.
[sign]miserere mei, deus[/sign][status]praise the death[/status][icon]https://i.ibb.co/NKB1Zgm/llll.jpg[/icon]

Отредактировано Лисандр Пэйтон (2019-10-06 20:43:30)

Когда Лисандр заходит в шатёр Илле, та уже лежит под покрывалами, и он не смеет тревожить её покой, но не уходит сразу, оставшись недалеко от выхода. Молча обдумывает сегодняшний вечер, перешедший в ночь слишком плавно – сколько уже на часах? Их ни у кого нет. Мысли его тревожны и разрознены: он думает о Матери чудовищ, о долгом завтрашнем пути, о Бездне, и о Турге. Она говорит «выбор верный» – он знает это. Его выбор всегда семья, вокруг которой крутится вся жизнь; даже когда он думает об учёбе, выбор падает не на безопасный университет в стенах городах, а на душную столицу, где вокруг один враги, но и немало полезных знакомств.

Иногда его усталость совсем не физическая.

Вскоре Лисандр уходит, возвращаясь в свой шатёр: недолгие прогулки по холодному воздуху сковывают пальцы, но ему приходится тратить время на поиски запасного плаща, прежде чем позволяет себе отогреться под покрывалами. Сон захватывает неожиданно быстро, кажется, даже не успевает коснуться головой меха. Знает, что до рассвета остаётся не так уж и много времени, чтобы отдохнуть полноценно, но даже несколько часов – большое благо. Тревожный, наполненный сомнениями день.

И он не прав – на сон ему отведено и того меньше.

Он просыпается не от криков, не от собачьего воя – первый клокочет Рал, прыгает на него тяжёлой тушей, кусает за ухо острым клювом; беспокойный мечется по шатру, внесённый и не способный вылететь сам. Сквозь его беспокойство продирается шум, от которого внутри холодеет быстрее, чем от скинутых покрывал. Лисандр собирается быстро, прихватив свой меч и плащ, он выбирается наружу, выпуская и своего кериганна, мгновенно взвившегося в небо – подальше от полыхающего огня.

Перед глазами рябит: яркие всполохи огня, снующие люди, и тени, что слишком плотны. Паника почти осязаема, она проникает под кожу, запускает свои корни в разум, желая его затуманить, и лишь больших усилием воли удаётся скинуть это оцепенение – потеряны первые десятки секунд. Он кидается к коням – те волнуются, фырчат, перебирают копытами, вот-вот готовы взвиться, попробовать сорвать оковы и сбежать. К счастью, они далеко от огня, и его призрачно белый в ночи Осколок признаёт хозяина. Лисандр знает – в толпе ему легко затеряться, в панике никто не разбирает ни титулов, ни званий, главное сбежать первому, и этого нельзя позволить.

По лагерю разносится низкий, утробный гул.

Лисандр отнимает рог, подъезжая ближе и глядя на замерших больше от испуга и неожиданности людей, но то ему и требуется. Его голос громок, приходится перекрикивать треск огня и вой собак, но в нём нет страха – только сосредоточенность. Нужно закидать огонь снегом, насколько это возможно. Нужно снять ближайшие шатры, чтобы огонь не переметнулся на них. Нужно проведать Илле и сопроводить её к лошадям, не покидая – ради её же безопасности. Найти Тургу для тех же целей. Его команды резки, а сердце бешено колотится в груди, единственное подтверждение его волнению.

Всего лишь пару часов назад он думал о защите своего лагеря.

Спешившись, он отдаёт коня одному из людей, пусть вернёт обратно, а сам кидается на помощь. Сидеть за чьими-то спинами, раздавая одни только приказы – не для него, не тогда, когда любые руки нужны. Огонь слишком ярок, его языки тянутся к мрачным небесам, полностью застелившим небосвод тучами, едва ли у них есть силы потушить его, но они в горах, не в лесу. Повсюду камни, повсюду снег, что оборачивается водой, когда огонь слишком к нему близко. В их силах спасти оставшееся, не давая огню новой пищи – пусть горит, отобрав себе жертву, но кормить дальше его никто не станет.

Лисандр знает, что зимой огонь не загорается сам по себе среди гор, и эта мысль колотится в голове, пока руки заняты делом. Никому в лагере нет пользы в уничтожении шатров и имущества, у них у всех одна цель. Кто-то с гор? В чём прок не пускать их дальше, явно погоняя обратно? В конце концов, они едут не просто с миром – с пользой. Впрочем, не стоит обольщаться, взывая к разуму, есть такие люди, что темны и глупы, им ненавистны вещи и люди из каких-то их странных и идиотических побуждений. Есть вероятность и обычной случайности – горит ведь один шатёр, не несколько.

К нему подходят со странными известиями – Турги нигде нет. То ли в толпе затеряна, то ли вовсе их покинула – в голосе так и сквозит неприязнь. А Лисандр хмурится, гадает, неужто действительно ушла одна в ночь? Эта мысль ему не нравится, но и что делать – не знает. В темноте в горах её не найти, ведь это она их проводник – не наоборот. Ночью в горах они совсем беззащитны, и только с рассветом смогут ориентироваться – благо, вернуться в Морион ещё могут.

Лисандр не знает, оставила ли их Турга, но боится этого.

На глаза попадается один из скулящих псов, и сердце преисполняется жалости. Нет, не может Турга их покинуть – как это, своих любимцев оставить? Для того ли их кормят, воспитывают, заботятся, чтобы потом оставить на попечении чужим? Так не должно быть. Лисандр опускает руку, гладит пса, тихо, почти не слышно остальным вопрошая: «Где твоя хозяйка?».

И громче произносит:

— Что с Илле?
[sign]miserere mei, deus[/sign][status]praise the death[/status][icon]https://i.ibb.co/NKB1Zgm/llll.jpg[/icon]

Отредактировано Лисандр Пэйтон (2019-10-06 20:42:20)

Ветер поднимается над их шатрами, дёргает ткани и ерошит волосы в незримом недовольстве. Ветер – совсем некстати, он взметает снег и заметает любые следы, старается забить глаза пока лишь слабыми, белесыми песчинками, и, дай боги, на этом всё и остановится.

Встретить снежную бурю в горах – себя не найти.

Известие об Илле застаёт врасплох: всё это время, занятый помощью и работой, он считает, что та в безопасности под охраной его людей, а вместо этого – что? Прозевали, не углядели, потеряли, и хорошо, если прячется где-то среди шатров, а не бежит от огня куда-то дальше, кто знает, что в женскую голову может прийти? Рахшасы всех подери, куда могла подеваться одна девчонка из лагеря с обученными солдатами?

— И мне сообщают об этом только сейчас? — от охватившей злости и беспокойства его голос холоднее льда, сковавшего вершины гор. — Нем…

Он осекается, когда пёс начинает скулить.

Ему не нужно смотреть на собаку, чтобы понять причину беспокойства, ведь его взгляд сразу цепляет странную тень от костра: гротескную, искривлённую, отвратительную. Ей легко сойти за игры воображения, настолько она невероятна, если бы не одно, огромное «но».

И это «но» выходит на свет, оставляя в снегу тяжёлые следы от огромных, когтистых лап, количества которых не счесть, и едва ли стоит пытаться. Гораздо хуже его морда: омерзительная и вызывающая безотчётный страх не только огромными зубами и выдвинутой челюстью, но совершенно неясно, сколько этих голов на самом деле: кажется, одна пожирает другую. Есть ли у чудовища глаза, что оно видит?

В темноте, в зыбком свете костра казаться может, что угодно. Разум любит играть в шутки с тенями.

Легко обмануть глаза, но не обоняние: холод не забивает нос после быстрой, горячащей кровь работы. Чудище пахнет под стать своему виду – совершенно омерзительно. То ли ночь действительно слишком многое скрадывает, то ли у этого монстра нет кожи – только мясо, от которого и исходит этот запах. Проверять этого не хочется.

Создание не похоже ни на одно из известных, не попадает под любую из классификаций – это Лисандру известно точно. Что за проклятое создание, из чрева какого бога рождено! Очевидно, что очередного проклятого, языческого, возможно, упомянутого Тургой ранее.

На самом деле на этот раз ему совсем не любопытно. Охоты исследовать и наблюдать тоже не пробуждается.

Замирает всё и все; в глазах остальных слепящий и пронизывающий до окаменения ужас – только это удерживает самого Лисандра от паники. Потому что желание бежать безотчётно простое и самое лёгкое, но его учили иначе. Правда, как бороться с неизвестным чудищем, затерявшимся в неведении где-то среди горных высот, никто не говорил. Боится ли оно огня, или исходящее гнилостным запахом уже ничего не чувствует?

Тело сковывает холодом – то не страх, а заходящийся воем ветер. Вой этот отдаётся в горах, окружает со всех сторон, но Лисандру кажется, что исходит он от чудища. Встретили ли в его многочисленных лапах свою смерть Турга и Илле?

— Обороняйтесь, — цедит он, обнажая меч и перегораживая дорогу чудищу. Бежать кажется правильным, но он всё равно не успеет – обнажённая спина слишком лёгкая добыча. У монстра так много лап – какова же его скорость? Проверять её нет никакого желания, а для путевых заметок потребуется выжить.

Атаковать он тоже не спешит, не зная, с какой стороны зайти, но в лоб так глупо, ведь так легко нарваться на выступающую костистую челюсть с острыми, неровными зубами – словно пронзающее копьё. Если напасть со всех сторон, тогда зверь будет повержен?

Люди отмирают: кто отшатывается, кто хватается за оружие; паника не царит, но Лисандр чувствует – до неё очень близко, гораздо ближе, чем до этого твари. Тени мечутся вокруг неё, и всё вокруг кажется таким неожиданно зыбким. В юности своей он отгоняет саму мысль о смерти, наращивает в себе злость за пропавших Илле и Тургу.

Он просит Воина дать им всем сил и Неведомого уберечь.
[sign]miserere mei, deus[/sign][status]praise the death[/status][icon]https://i.ibb.co/NKB1Zgm/llll.jpg[/icon]

Отредактировано Лисандр Пэйтон (2019-10-06 20:33:28)

Это всё не на самом деле.

Не может быть правдой.

Разве хоть где-то упоминается нечто подобное?

Лисандр смотрит, потому что не может отвести взгляда, и этот ужас завораживает. Тварь, настигшая их в свете костра, с каждым мгновением кажется всё менее реальной: не живая вовсе, состоящая из ошмётков плоти, что так легко соскальзывают с костей, обнажая их – белых, не запачканных кровью. Как нечто подобное может вообще существовать, как оно двигается и живёт – если живёт. Воплощение тени, воплощение сумрака, воплощение ужаса – не живое существо.

Ему хочется стать вивисектором, и много времени уходит за чтением справочников и очерков – ни в одном из них не упоминается нечто подобное.

Нечто, что совершенно не боится удара острого копья. Нечто, что не видит и смотрит одновременно. Нечто, что имеет плоть, но не кровь. Нечто, что раскрывает рёберную клетку. Нечто, что пожирает людей в костяной ловушке.

Как такая анатомия вообще может существовать?

Каждое действие этой твари лишь усиливает ощущение нереальности происходящего: как сон, из которого невозможно вырваться. Омерзительный хруст ломающегося человеческого тела, тошнотворное чавканье – звуки доносятся словно издалека, а сам он плывёт в каком-то мареве. И одновременно не может пошевелиться. Ассоциации со сном настолько отчётливые, что почти хочется сдаться, оставаясь на месте – если «умереть» во сне, то в реальности получится проснуться, ведь так?

А если это всё же не сон?

Все вокруг скованны ржавыми оковами страха, не двигаются и смотрят так же тупо, как и Лисандр: со смесью первородного ужаса и отвращения. Если им собраться… если использовать огонь, дарованный Семерыми, они наверняка справятся с этой тварью, пусть и ценой нескольких жизней. Нескольких – не всех.

И тогда Лисандр видит других. Слившиеся с тенью они не двигаются – ждут. Не нападают первыми, но надолго ли это? Что их удерживает? Глаза первого кажутся слепыми, слишком белёсыми: возможно ли, что твари реагируют на движение и звуки, но видят не так хорошо? Ужас по-прежнему сковывает: пусть так, но что им мешает просто пойти вперёд и настигнуть своих жертв?

Мгновение – и всё меняется. Пронзительный, наполненный не меньшим страхом крик, колет в самое сердце; по телу бегут мурашки. И словно вторя этому крику с другой стороны раздаётся пение, наполненное тоской и не меньшим страхом. Тишина разбита в дребезги, и всё отмирает. Дрогнувшие люди стреляют, кричат «защищайте лорда», и всё вокруг заволакивает дымом прежде, чем ветер разрывает его в клочья. Ещё не паника, но очень к ней близко.

— Используйте огонь! — пытаясь перекричать шум и ветер поднимает голос Лисандр, хриплый и неприятный. — Отступайте!

Он не знает, какое решение будет правильным, не знает, что ему делать. Он точно знает, что нельзя бросать Илле и Тургу – пока они борются со своими чудищами, другие могут окружать их спутниц. Лисандр отступает и сам, хватая Крейга за запястье и не давая перезарядиться, тянет к себе и требует собрать людей, спасти Илле в ущелье. Он надеется, что в ущелье им обороняться будет проще, чем на крутых скалах в завывании ветра. Мысли в его голове слишком быстрые, отрывистые, но раздумывать некогда – ему совсем не хочется, чтобы одна из тварей так резко оборвала его жизнь или жизни девушек. Не сегодня.

Он зовёт с собой пса и с обнажённым клинком бросается в другую сторону, ухватив по дороге факел и мазнув им по костру, разжигая. Так он заметнее, но вера в силу огня неугасаемая; кем бы или чем бы ни являются эти твари, едва ли они – создание Семерых. А, значит, должны гореть, как и всё языческое. Если б было возможным залить их кипящим маслом или взорвать – но к чему такие вещи торговому обозу? Робким видением застилает глаза полыхающий к небесам шатёр, и отметается – подумает об этом позже.

Лисандр зовёт за собой людей, но слышат его не все; те, кто слышат – идут следом в горы. Они спешат, но вместе с тем постоянно сбиваются: приходится оглядываться, проверяя чудовищ, быть постоянно готовым защищаться и обороняться. На узкой тропе тварям сложнее напасть всем вместе – и это единственный плюс, но даже он тонет в невообразимом ужасе, что и не думает отступать со всей паникой, наоборот захлёстывая сильнее удавку на горле.

Этот страх всеобъемлющ: и живые-неживые твари, и раздробленные на два отрада люди, и затерявшиеся в горах Турга с Илле, и почти исчезнувшие из лагеря собаки, и незнакомые горы, и заметающий следы истовый ветер, и взмывающий к небу снег, застилающий видимость. Ему нужно быть сильным – и он старается. Сжимает в руках меч, цепляясь за это чувство как за что-то на самом деле настоящее; и в голубых глазах полыхает огонь без всяких костров. Пока беспокойство за других превышает собственный страх, силы находятся.

Над головами раздаётся пронзительный свит, почти утонувший в новом порыве ветра. Рал скользит впереди, показывая дорогу над скалами, но его силуэт кажется неожиданно маленьким для такой большой птицы – стихия слишком беспощадна даже к самым крепким крыльям.

[sign]miserere mei, deus[/sign][status]praise the death[/status][icon]https://i.ibb.co/NKB1Zgm/llll.jpg[/icon]

Лисандр оборачивается. Он смотрит, потому что должен смотреть, потому что умирают его люди. Те, что вверяют свои жизни, и их сохранить не удаётся – Лисандр не знает как. И всё ещё не уверен, правильно ли поступает, спеша наверх, вместо того, чтобы остаться внизу с остальными.

Отсюда чудища похожи на чёрные пятна, не звери вовсе – тени. Они кружат в темноте, сливаются с ней, порождают самые неприятные ассоциации, связанные с домом. С Редлартом, что поделила надвое Пустота. От этой мысли холод ужаса накрывает новой волной.

Он оглядывается до тех пор, пока происходящее внизу не становится бело-чёрным маревом. И тогда остаётся один путь – наверх. Они спешат, поскальзываясь на камнях, но не выпуская из рук оружие; огонь трепещет на сильном ветру, лишь каким-то чудом не погаснув и спасая от подступившей со всех сторон тьмы. Их ведёт песнь, что разбирается о камни и теряется в снегах. Странные слова дразнят скорым узнаванием, но неизменно ускользают, не позволяя их постичь.

Когда-то безумно давно ему пели колыбельные перед сном, успокаивая и расслабляя. От этой же – мурашки стынут льдом, до того странно и нереально звучит.

Потому что реальность растворяется в этих горах.

Бросая взгляд назад, Лисандр не видит тропинки. Леса и камни – не пройти обычному человеку, не ночью и не во время зимы. Вокруг него пепел – чёрный, словно обмазанный сажей. Словно те тени, что остались далеко внизу. И пепел этот движется, поднимается вверх, игнорируя свою природу.

Невозможно. Словно посланный проклятым богом кошмар, вязкий и утягивающий в себя с головой. Кажется, что не выбраться, потому что выхода попросту нет. И выбора у него больше нет – остаётся только идти вперёд, туда, где ещё виднеется тропа.

Или же прыгать вниз.

Впереди него тоже камни и деревья. А за ними – тени, робко выглядывают, словно прячась, словно чего опасаясь. Или кого – едва ли Лисандра. Как и колыбельная, ему пытаются что-то сказать, воздух начинает гудеть; как и с колыбельной – слов не разобрать. Шёпот вокруг него сводит с ума. Если это не сон, то значит разум просто покидает его – иных объяснений нет.

Цепляясь за него, цепляясь за настоящее, Лисандр нагоняет пса, потрепав за ухом. Рыжий на снегу – тот же огонь в его руках, и этот цвет успокаивает. Совсем немного, ровно настолько, чтобы отчаянная мысль кинуться вниз по скале – броситься со скалы? – покинула его.

Сон или сумасшествие? Разве могут тени существовать отдельно от людей, разве могут тропинки просто исчезать? Ему хочется, чтобы всё это прекратилось – немедленно. Чтобы горы вновь стали горами, а леса состояли из деревьев без человечьих теней; чтобы ветер прекратил выть, а голоса виться вокруг него сбивчивым шёпотом.

Закрывая глаза, Лисандр мечтает о том, чтобы проснуться. В своей постели, в караване на подходе к Мориону, на их последней стоянке, что теряется где-то внизу – где угодно. Он стискивает веки так сильно, что под ними пляшут разноцветные, в большей мере алые, искры, и тупой болью отдаётся выше бровей. Как маленький ребёнок, что прячется от ночных кошмаров с головой под одеялом. Только на этот раз вместо тёплых покрывал – беспроглядная тьма.
Он открывает глаза.

Вокруг никого: ни людей, ни теней, лишь странный и явственно языческий алтарь, окружённый клубящимся дымом, что исходит из земли – такой же чёрной. Всё вокруг него слишком черно: и этот дым, и земля, и вьющийся пепел, напоминающий костры инквизиции – как её жара сейчас не хватает. И лишь на алтаре светлое пятно, к которому Лисандр тянется. Он слышит голос, и он узнаёт.

Он боится, что всё это не сон.

— Турга? — осипшим голосом вопрошает, делая нетвёрдые шаги вперёд. Она не поёт – её ли это колыбельная? Что же она делает тут, в этом языческом месте, одна? Его пугала мысль, что с Тургой что-то произошло, но сейчас его ужасает то, с каким равнодушием она лежит в алтарной колыбели, окружённая темнотой и пеплом. Светлое пятно – её обнажённая кожа.

Турга обнажена, теперь Лисандр хорошо её видит, и его обдаёт жаром – не от любования, а невольного, затмевающего разум ужаса. По покрытой мурашками коже расходятся трещины, местами обнажая плоть: это дико, это неправильно, живое тело не может быть таким. Впору перестать верить своим глазам – не иначе подводят вместе с разумом.

Вместо молитв он каждый раз повторяет про себя: так не бывает.

— Турга, — Лисандр опускается к ней, в его глазах смятение и страх, но вместе с ними потаённая жалость. Она не успевает раскрыться как следует, подавляемая более сильными эмоциями, но всё же робко отзывается где-то изнутри. — Что с тобой?

Ты, именно ты – не вы. Он и не представляет, как иначе.

Как во сне всё произошедшее ранее медленно забывается. Костры, разговоры, чудища и побег – всё это в тумане, будто и не с ним происходило. Или настолько давно, что память медленно подтирает ненужные воспоминания. И всё же кое-что он помнит. Помнит, как Турга обещала ему что-то показать, а после – исчезла. А он всё равно пришёл.

Их окружает тьма, сотканная из пепла, дыма и земли. Здесь, в этой тьме, когда больше не приходится бежать, страх медленно притупляется, зарывается куда-то глубоко и затаённо ждёт. Кажется, что боятся нужно всего вокруг – и он не может, его не хватает. И потому неотрывно смотрит на Тургу, в её лицо, позабыв об остальном. Она одна кажется чем-то настоящим, чем-то, что ещё связывает его с событиями тихого вечера.
[status]praise the death[/status][icon]https://i.ibb.co/NKB1Zgm/llll.jpg[/icon][sign]miserere mei, deus[/sign]

Отредактировано Лисандр Пэйтон (2019-10-19 22:57:12)

В этой странной тьме вокруг них, лучше, чем в зареве костра, Лисандр видит глаза Турги – красные, нечеловеческие, непонятные. Она смотрит снизу вверх, но ощущение беззащитности преследует его, охватывает почти что отчаянием. Всё вокруг него – незнакомо, ужасающе настолько, что он уже не может бояться, будто есть какие-то лимиты страха, и они превышены настолько, что уловить их обычному человеку уже не под силу.

Турга на человека совсем не похожа.

Кажется, ей неведом холод, как неведома боль – пальцы чертят невидимую линию по одной из трещин, но Турга совсем не морщится. Голод ей тоже неведом – вот почему она отдаёт свою еду псам.

Мёртвая жизнь.

С губ Турги эти слова срываются так просто, что Лисандр не сразу осознаёт весь ужас произнесённого. Среди всполохов тьмы, обвивающихся вокруг них, не нужно держать лицо, не нужно переживать, что о нём могут подумать – времени на эти глупости, а ведь всю эту шелуху иначе не назвать, попросту нет. И в его глазах – неверие делит место с поглощающим его разум ошеломлением.

Высшие – это Семеро?

Сосуд для чего – мёртвой жизни?

Мысли хаотичны, они путаются, мечутся внутри головы испуганными птицами, и, не поспевая за ними, Лисандр почти что в отупении – только и может, что мысленно повторять про себя слова Турги. Ему стоит бежать – от этой странной женщины, от темноты и пепла, но Лисандр продолжает смотреть – уже не на трещины, но в лицо Турге неотрывно, в её мёртвые глаза, застывшие алыми осколками стекла. Он в смятении, он – заворожён.

В его голову словно пытаются вложить какую-то мысль, но Лисандр не понимает и лишь беспомощно отступает перед Тургой, позабыв про всякое оружие – но ему ведь и не угрожают, не напрямую. Он не перебивает, да и осмысленности его словам едва ли хватит. И всё же он продолжает слушать и, в какой-то момент, гораздо внимательнее, чем смотреть. Он не замечает следа из крови, не замечает, как чернота вокруг них становится всеобъемлющей, но видит, как меняется Турга, слышит её ломающийся голос, в котором всё меньше человеческого, пока он не начинает звучать, как кошмар наяву.

Если Высшие – это Семеро, то что за странные дети, которых боги могут упустить?

Камни впиваются в его спину острыми клыками, а пальцы Турги – тиски. Ему кажется, что ещё немного, и она насадит его на это камни, проткнёт насквозь, и тогда он тоже перестанет быть живым. Почему-то эта мысль не пугает, почему-то это кажется почти что закономерным. В этом кошмаре не может быть ничего настоящего – и всё же вырваться он не может. На самом деле даже не пытается.

Не пытается, когда пальцы впиваются острыми когтями, способными размолоть его кости. Не пытается, когда что-то – ведь Турга держит его двумя руками – вкладывает в его ладони холодный кинжал. Не пытается, когда мертвенное лицо Турги превращается во вполне живую тьму – Лисандр не видит в ней ничего, но знает, что видят его. Чувствует – не взгляд, по крайней мере в человеческом понимании, но от этого всё внутри сковывает. Потому что страх медленно возвращается к нему.

Ему кажется, что его сейчас сожрут, что тьма сомкнётся на его душе, изорвёт её в клочья и развеет по ветру чёрным пеплом.

Лисандр сжимает кинжал в пальцах – крепко, с силой, и короткие ногти впиваются в его кожу до боли. Он знает, что может удалить – прямо в середину этой тьмы, почему-то ему кажется, что этот кинжал поможет ему, справится, освободит. Отчаянная попытка убедить себя в том, что остаётся хотя бы последний островок его безопасности, тьмой же подаренный.

Его потряхивает: Тургой ли, тьмой, что овладевает ими, или же собственным страхом – ему неведомо. Лисандр не бьёт, потому что продолжает цепляться за слова Турги, слыша в них предупреждение и не желая его упустить. Потому что среди всего происходящего только это – понятно ему, только в этом есть что-то знакомое и правильное.

— Кто эти дети? — его голос переходит на крик, словно стараясь переспорить ветер, но Лисандр этого даже не замечает, лишь в груди начинает нестерпимо гореть. — Как их найти?

Вопрошая тьму, Лисандр перестаёт дрожать – все его силы уходят на эти вопросы. И пусть он не бьёт, но пальцы всё также крепко сжимают оружие, потому что боль – такое же настоящие, за которое он ещё пытается цепляться, убеждая, что не сходит с ума. Его новая хрупкая иллюзия.
[status]praise the death[/status][icon]https://i.ibb.co/NKB1Zgm/llll.jpg[/icon][sign]miserere mei, deus[/sign]