К рассвету город вновь оживает: суетятся первые ремесленники, открываются лавочки, и разливается запах свежего хлеба откуда-то из-за угла; в животе невольно урчит – бессонная ночь ещё и голодная. Соблазн перекусить перед возвращением успешно подавлен, смят и отброшен в сторону, ведь нужно возвращаться домой. Получается не слишком быстро, усталость даёт о себе знать, давит на плечи и сковывает ноги, а продолжительное отсутствия сна туманит голову, наливая веки свинцом. Не первые не спать долго, но не часто подобное сопровождается настолько выбивающими из колеи событиями. И усталость не физическая даже – моральная.

Взгляд блуждает по камням и выбоинам, по грязи, не до конца высохшей после вечернего дождя. Ничего из замеченного не заполняет разум, не цепляет взор, оставляя равнодушным. Словно вместо души выволоченная, выжатая тряпка с оставшимися тёмными разводами на ней. Думать и не хочется, вновь переживать, измышлять, слишком уж тяжко, грустно и тревожно. Правда мрачным грузом осела на сердце: не о Стоуне, не об его отношениях с дядей, а то, что ради последнего Лисандр, кажется, готов отступиться от самого себя и собственных убеждений, с которыми живёт столько лет. Это пугает настолько же, насколько и перспективы рассориться с Хэмишем, когда только начинаешь его понимать и находить общий язык. И ведь ещё неясно, почему тот доверяет осквернителю. «Эксцентричный» – одно из самых метких (и мягких) слов, которыми ему описывали дядю, и одно из немногих действительно истинных.

Путь до общежития кажется вечностью, разбитой на долгие и схожие между собой мгновений. Усталый разум больше не трогают вкусные запахи, становящиеся всё сильнее, настойчивее; не трогает разлившийся розовым безумием рассвет; не трогает громкий смех и суета прохожих. Детали подмечаются сами собой, но ничто не откладывается в памяти, мгновенно ускользая. И шаг какой-то механический, продиктованный привычкой возвращаться каждый раз в место, ставшее временным домом.

Как же хочется просто упасть в постель, а очнувшись, обнаружить сегодняшний вечер среди обычных мороков сна.

Узорчатые ворота не радуют глаз и не вызывают никаких эмоций, лишь короткую и разражённую мысль: наконец-то. Предчувствуя скорый отдых, Лисандр невольно ускоряется, становится немного внимательнее, кивнув пару раз редким студентам, не сбивающим свой ранний график даже в выходные дни – странные люди, но очевидно очень дисциплинированные. Обеспокоенные взгляды не трогают: слишком вымотан, чтобы записывать их на свой счёт, пусть причин для этого предостаточно. Потом подумает, потом разберётся.

Прокляв свою идею не жить на первом этаже, впрочем, не первый уже раз, Лисандр начинает медленный подъём наверх; под ладонью шелестит мрамор, а в глаза неприятно бьёт солнечным светом из широких окон. Настроение падает на несколько градусов вниз от отметки «всё равно» до «отвратительно». Ещё с самого начала, с полуночи этот день не приносит ничего хорошего, и продолжает ничем не радовать. Впрочем, ему только предстоит убедиться насколько эта мысль истинна.

Коридор тих и пустынен – обычное дело ранним утром. Этот факт приносит только облегчение, благо, если все спят, и никто не станет задавать лишних, неудобных вопросов, на которые отвечать не хочется. Ему и так по пробуждении придётся как-то увиливать, менять темы, сводить к шуткам, лишь бы всерьёз не затрагивать сегодняшнюю ночь – то ещё испытание. И какое благо, что настигнет оно после сна, а не до этого, ведь наверняка и все остальные отсыпаются после бурной и неожиданно яркой на впечатления ночи. Есть надежда, что подобных вечеринок больше никогда не предвидится.

Он совсем рядом, почти открывает свою дверь, мысленно находясь уже в постели, как открывается соседняя, выпуская двух инквизиторов – молодых, но уже с суровыми, пусть и отстранёнными лицами. Лисандр встречается взглядом с первым из них, с синими глазами и россыпью тёмных веснушек на лице, что, впрочем, не делали облик ни милым, ни нелепым. Первое безотчётное желание – сбежать. Не мысль, не здравое размышление, а инстинкт, напоминающий, что он уже отступился от религиозных парадигм; что он грешен, и инквизиторы это точно почуют. Ему совсем не хочется общаться с ними сейчас, он просто не готов, не знает, что сказать, а потому замерши стоит в коридоре, не решаясь заговорить первым. И ведь всё равно не сбежит, не так ли? Это глупо, трусливо, подозрительно. А его не в чём подозревать, совершенно.

За их спинами Лисандр видит Клетуса, сделавшего страшные глаза прежде, чем дверь захлопнулась, и лишь усилием воли удалось сдержаться, не вздрогнуть. Инквизиторы вежливы и доброжелательны настолько, насколько это возможно для их профессии, все трое обмениваются сдержанными любезностями, прежде чем Лисандра приглашают в его же комнату. Поговорить. От этой перспективы холодные мурашки проходятся по спине; с каких пор ему страшно в присутствии инквизиции? В общем-то, с этих самых.

Комната встречает их совсем не аристократическим порядком: пусть вещи на своих местах, а вот постель изрядно помята, и даже гадать не приходится о причинах – Трикс спрыгивает с неё и мчится к хозяину. Она недовольна и возмущена, что так долго приходится сидеть одной (!) в закрытой (!) комнате – это видно по взгляду и встопорщенному гребню. И потому жалуется, ловко забираясь по его ноге и охватывая её всеми своими лапками, да так быстро и цепко, что Лисандр невольно шатается, упирается ладонью в косяк, резко выдыхая. Кружится голова.

Инквизиторы дышат в спину, вызывая нервозность, и собственная неловкость, пусть из-за Трикс, сейчас особенно раздражающа. Лисандр прикрикивает на неё, и выражение на морде Трикс меняется: от возмущённого к очень обиженному и печальному, а глаза широко распахнуты. Резко становится совестно, когда та сползает и отворачивается, опустив гребень вниз, но времени её успокаивать нет. Успеется, пожалуй, и хорошо, если обиженной она не станет путаться сейчас под ногами – просто не до этого. Пока есть эта пауза – отряхнуть штаны, извиниться, дойти до стула, куда ему любезно предлагают присесть – Лисандр напряжённо думает о том, что они знают и что должен знать он, а о чём даже упоминать не стоит. Наверно, о том, что они с этим осквернителем уже знакомы – точно нет.

Вдох-выдох. Успокоиться.

Его не в чем обвинять.

Отредактировано Лисандр Пэйтон (2019-07-20 22:56:01)

Ещё час назад надежды тешили, что дома – в общежитии – всё будет решено. Отдых и сон, а все проблемы сами собой растворятся на рассвете, в новом дне, вычёркивая горести и сложный выбор этой ночи. Вечеринку и встречу со Стоуном просто хочется забыть, как кошмар, что без приглашения приходит по ночам, врываясь в чужие сны. Стоун и есть тот самый кошмар, от которого стоит избавиться, но помятуя слова дяди сходу рубить не получается. Им ещё только предстоит всё это обсудить, и Лисандр жаждет этой встречи.

О чём действительно позабыто – он сам отправил за инквизицией. Поднявшиеся расследование неожиданно, несмотря на всю свою логичность, и совершенно выбивает из колеи: что делать, о чём думать? У него нет ответов ни на один из вопросов даже перед собой, не говоря о людях сторонних, но способных тебя осудить. И им есть за что. Понимание этого сковывает, в горле пересылает до боли, и остаётся только сглатывать – даже заговаривать первому страшно, и необходимость дать пояснения, рассказать свою историю ужасает поболе тени Стоуна в эту злополучную ночь.

Если бы только дядя не выказал своей привязанности в тот дождливый вечер.

У Лисандра нет объяснений: ни почему выбор пал на него, ни почему он жив и здоров, смог вернуться в университет. Правда в его случае вещь слишком болезненная и убийственная, он и сам к ней не до конца готов, не успевает обдумать всё до мелочей, не успевает принять правильное решение, возжелав отложить его на утро и свежую голову, но неприятности жизни настигают его гораздо быстрее. И лишь небольшой просвет: от него не успевают потребовать ответов, как открывается дверь, отвлекая на себя новым лицом.

На пороге Клифф Холджер, инквизитор третьей ступени в своих облегчённых, но всё также же чёрных доспехах.

Облегчение захлёстывает с такой силой, что это невольно отражается на лице, но уже через секунды его сменяет ещё больший страх, камнем придавивший сердце. Пока Клифф переговаривает с инквизиторами, мысли в голове лихорадочно мечутся от радости встречи и надежды, что на его едва ли станут давить, до понимания обречённости происходящего и коробящих непринятых решений. Страшно говорить правду, но и лгать, глядя в глаза родному человеку, просто отвратительно. Клифф так часто бывает у них, что почти воспринимается членом семьи, пусть по крови их ничего не связывает, но от того не менее тошно.

И времени совсем не остаётся.

— Клифф, — начинает он приветствие охрипшим голосом и невольно замолкает – в горло словно иголки впиваются. Тепло в тёмных глазах не согревает, наоборот берёт озноб – не внешний, но внутри всё перетряхивает. Этот взгляд обезоруживает лучше любой угрозы, и Лисандр под ним беззащитный, растерянный ребёнок, своими мечтами и желаниями грозящий пошатнуть спокойствие в мире, где осквернители должны уничтожаться во славу Семерых и мира – и это правильно, он знает, он следует этим заветам. По другую сторону от Семерых, необходимой истины и Клиффа – его дядя, с которым они знакомы всего лишь несколько дней, из которых виделись раз. И Лисандр не готов вызывать его гнев, нарушить то хрупкое равновесие и понимание, что установилось после их диалога. Не может позволить окончательно отвернуться от семьи, готовый распахнуть свои объятия. Он должен был пойти к дяде со Стоуном, прежде чем возвращаться сюда, получив все ответы, но ошибка уже допущена. А одна, как известно, может начать целую цепь новых.

Неожиданно на выручку приходит Трикс: забыв об своей обиде, она с весёлой трескотнёй бросается к Клиффу, цепляется лапами за наросты на доспехах, встав на задние. Гребни на голове встопорщены, взгляд сияет, а в уголках рта начинает пузыриться ядовитая слюна, что, впрочем, её не смущает. Одна из лап тянется выше, стараясь уцепить чужую руку в довольно требовательной манере ожидая ласки. Трикс чрезмерно дружелюбна и быстро привязывается к людям, которых часто видит, и временами это вызывает опасения, но сейчас скорее лёгкую, совсем не к месту, и нервную усмешку.

— Трикс, спокойнее, — впрочем, приказ игнорируется обиженным кайнуром, а сам Лисандр морщится от боли и хрипоты своего голоса. Поднявшись, он обходит развёрнутый стул и достигает стола, налив в стакан немного воды из бутылки. Пальцы немного дрожат, выдавая собственную нервозность, но ему удаётся не только ничего не разлить, но ещё и довольно быстро выпить, не подавившись. Вода смягчает горло и остужает, но не приносит никакого облегчения, потому что молчать всё равно не получится. И решение, несмотря на все метания, уже принято.

Отставив стакан в сторону, Лисандр разворачивается и опирается на стол, не желая садиться обратно. Клифф и без того его намного выше, а над сидячим вовсе возвышается, и это неприятно давит. Пальцы сжимают дерево, лишь бы успокоить в них дрожь, но это не помогает замедлить бешено колотящееся сердце, словно намерившееся разорвать грудную клетку и сбежать от хозяина-дурака. Несмотря на духоту комнаты – никто не открывает окон – ему холодно, и холод сковывает не только тело, но проникает в трепещущую душу.

— Думаю, ты уже знаешь, что на нашу вечеринку проник осквернитель, — начинает Лисандр уже не таким севшим и на удивление совсем не дрожащим голосом. Сухие слова срываются с губ неожиданно легко, за ними нет эмоций, и потому кажется, что они звучат более чем нелепо. Его спрашивают, не требуют, и потому стоит отвечать, но не вдаваться в подробности и не путаться. Потому что эмоции никуда не денутся, они тут, ехидно улыбаются за плечом, ждут любого неверного слова, чтобы окунуть в страх с головой. — Он забрал меня с собой, когда понял, что скоро прибудет инквизиция. Его лицо было скрыто, как и у всех остальных, я так и не увидел его без маски.

Медленный выдох. Он знает, что от него ждут продолжения этой истории, самой интересной и самой спорной части – как же он смог сбежать? И не спешит рассказывать сам, дожидаясь вопроса, на который у него есть ответ, но настолько скоропалительный, что иллюзия его простоты может легко рассеяться под градом новых вопросов.

Трикс кажется такой расслабленной, она тянется к Клиффу за лаской и крепко за него цепляется несколькими лапами, явно не держа в планах его отпустить. Глаза довольно зажмурены, кайнур буквально излучает собой счастье. Трикс дружелюбна сверх меры, пусть никогда сразу не лезет требовать ласки, присматриваясь до тех пор, пока не понимает – можно. Уже и не вспомнить, в какой именно день она принимает Клиффа за своего, но с тех самых пор прохода не даёт, выражая свою приязнь любыми способами.

Наверно, это был какой-то солнечный, светлый день. Хочется хороших дней в воспоминаниях.

Клифф же спокоен, когда он говорит – в интонациях не ощущается подозрительности, нет в них и требований. Они словно просто общаются о каких-то более приземлённых вещах, а не о проклятом осквернителе. Как в Редларте, наполненном не только горестями и бедами, но и пронизанный теплом; и от этого только холоднее.

Они, Клифф и Трикс, стоят рядом – и Лисандр кажется бесконечным далёким от них.

Страх воет в нём на разных тонах, перемешивает мысли, и от того говорить хочется ещё меньше. Нет ничего странного в волнении на допросе, а что сейчас? Правильнее пугаться или же сдерживать себя? Зная его, чего ожидает Клифф? Уже подозревает или пока всё хорошо?

Всё хорошо – какое мерзкое определение.

Слова его – насквозь лживые, ссохшиеся и обезличенные, за ними нет души. Физически больно так крепко цепляться за стол, пальцы немеют и ноют, по одному из мизинцев и по самому краю ладони проходится судорога – он терпит. Боится, что, если расслабится, если отпустит последнее, за что может цепляться – вся его сдержанность рухнет.

Всё, что хочется сейчас: опустить руки и сдаться.

Вместо этого он уводит себя глубже.

— Потом он потащил меня куда-то дальше по улицам. Я попытался вырваться, ударил его по лицу затылком, — Лисандр глухо кашляет – горло снова сохнет. Словно каждое слово лжи забирает влагу из тела, и пусть большая часть его рассказа не ложь, но она прячется за каждым словом, ехидно улыбается в ожидании, когда же её найдут.

Когда Лисандр продолжает, заканчивая свой незамысловатый рассказ, в каждом его слове – ядовитая ложь. Она сочится этим ядом, соскальзывая с губ, опускаясь на кожу и проникая сквозь неё прямо в кровь. Отвращение накрывает неожиданно сильно, настолько, что Лисандр невольно кривит губы, забывшись:

— Видимо, ему это не слишком понравилось, и он меня вырубил, — Лисандр на несколько мгновений сжимает зубы от злости – настоящей, не наигранной и даже не на себя на этот раз. Он помнит их спор со Стоуном, и переживает его вновь, всю ту неприязнь и омерзение, что оборачиваются сейчас против него. — Очнулся я… дальше от того места, осквернителя уже не было рядом. И направился сюда.

В последних словах проскальзывает несдержанное отвращение, и Лисандр хмурится с собственной эмоциональности. А это слишком подозрительно? Или ещё укладывается в рамки нормальной реакции? Быть спокойным, невозмутимым всегда выгоднее всего, но эмоции уже путают его, прорываются через броню. Его ненависть к Стону, его страх перед разоблачением ни идёт ни в какое сравнением с тем презрением, что нарастает с каждым произнесённым вслух словом.

Взгляд его рассредоточено шарит по комнате во время рассказа, но после последних слов невольно тянется к Клиффу. Его чёрные глаза пронзают ужасом от содеянного, и Лисандр почти теряется. Когда неприязнь к себе отступает, на его место приходит новый страх: перед богами, воину которых он лжёт.

И тут же накрывает новой волной: уже не получится, как прежде. Не будет лёгких бесед и интересных историй, прежняя непринуждённость рассыпается в прах прямо сейчас, на его глазах. Он сам обращает всё это в пепел словами, что так легко срываются с языка – слишком легко. Теперь между ними незримая стена обмана, об которую Лисандру вечно биться, ведь её не обогнуть.

И всё ради чего?

Если отец узнает, что дядя спутался с каким-то осквернителем…

Когда отец узнает о его общении с дядей…

Когда проведает всю эту историю…

Его разочарование почти осязаемо, тяжёлым плащом ложится на плечи и придавливает к полу. Хочется обхватить себя руками, сбросить его прочь, как-то себя спрятать – но от последствий уже не убежать.

Лисандр чуть хмурится, но на самом деле ему больших трудов стоит не вздрогнуть с внезапно рассказанного анекдота: совершенно не к месту и одновременно так точно в цель. Такие вещи должны веселить, но вместо этого между лопаток проходит холод, до противного осязаемый, и в холоде этом – его полная беззащитность. Раньше, чем успевает подумать, он скрещивает руки на груди, сжав пальцы чуть выше локтя, защищаясь.

Кто бы мог представить.

Лисандр не испытывает страха перед инквизиторами, пусть в присутствии некоторых даже ему бывает неуютно; не из глупости, а от отсутствия причин. Они действительно не находились до сегодняшней ночи, проведшей черту между правильным и неправильным, и теперь липкий страх окутывает его, сбивая ритм сердца, а ощущение чего-то мерзкого поселяется внутри. Как будто грязь на руках – всё ещё скрыта перчатками, никому незаметная, но так неистово хочется отмыться.

Если он всё ещё падает, то что будет с приземлением?

Если пока всё в порядке, то что же потом?

В конце концов, никто не сможет узнать о Стоуне, едва ли есть хоть какие-то подвязки, ведущие к нему. Если бы не память на глаза и выражения лиц, может, и Лисандр не опознал бы этого осквернителя. Впрочем, сомнительно, тот бы и сам наверняка раскрылся; и это уже не имеет никакого значения. У Стоуна хорошая фамилия и прикрытие дяди, а также вечно закрытое лицо – кто его узнает? Никто, пока сам Лисандр не скажет.

Так тяжко.

Проще опустить руки и отступиться, сдавшись. Неприятно лгать и обманывать, так до конца и не разобравшись в силе собственных желаний, а под внимательным взглядом Клиффа вести внутреннюю борьбу ещё сложнее. Если рассказать всё сейчас, то он наверняка поймёт? Даже если и осудит, то заслуженно; но ведь и Стоуна убьёт. Лисандр пытается разделить Клиффа-друга и Клиффа-инквизитора, которому сейчас лжёт, и не может. Никаких лазеек у него не остаётся.

— Я думаю, он появился, потому что оскорбили его бога, — медленно начинает Лисандр, приняв решение, кого именно будет топить. Ему оно не нравится, но, на самом деле, произошедшее в том доме нравится ещё меньше. Впрочем, быть замешенным в подобные дела то ещё удовольствие, пусть даже невольно. Его впутали в глупый ритуал, но он сам запутался ещё глубже. — Он говорил о Мнимом.

Лисандр чуть кривит губы, пока обдумывает, как правильно описать, и продолжает:

— На вечеринке посчитали весёлым поглумиться над проклятыми богами, смешав их в одно. Сегодня же одиннадцатое число, подходящая ночь, — в голосе невольно прорезалась ирония и тут же утихла, когда Лисандр вздохнул, посмотрев на Клиффа исподлобья. — Я не знал, когда шёл. После того, как они закончили, осквернитель и объявился – не имею представления, откуда он узнал.

На самом деле хороший вопрос. Впрочем, Лисандр подозревает, что он один из тех немногих, кто действительно не знал заранее, возможно, из-за своих связей с инквизицией. Впрочем, сдать бы их весёлый притон он не сдал бы, но точно не пошёл, и избежал бы множества проблем. И не узнал бы, что Стоун – осквернитель, которого покрывает собственный дядя. Нет, пожалуй, произошедшее всё же к лучшему, как бы ужасно не звучало. Он хочет знать.

Лисандр устало проводит ладонью по лицу. Всё, что он хочет сейчас на самом деле – это спать, и чтоб с пробуждением вся тяжесть решений и поступков растворилась с остатками сновидений. Так малодушно, почти ребячество, и вместе с тем каждое лживое слово, каждая недоговорка немыслимо отнимают силы.

Когда он падает, то ощущает, как внутри что-то ломается, но не он сам.

— Мы его не разглядели, потому что он обернулся тенью, и только тогда заговорил, — заканчивает Лисандр, не думая, что сможет пояснить подробнее, разве что называть чужие имена, но это уже не так страшно. Плевать ему на этих людей и их дальнейшее благополучие.

Лисандр трёт переносицу, хмурясь. Куда как больше его волнуют всплывшие вспоминания об огромной тени, зыбкой и вместе с тем чересчур настоящей. Алкоголь притупляет разум, даруя бессмысленно бесстрашие, но даже в тот момент ощущалась беспомощность перед существом, сотканным из одного только мрака. Не будь это Стоун, злость на которого затмевает всё остальное, то что тогда? Он бы просто умер, не зная, что делать? Осознание застигает запоздало и врасплох.

— Тенью под два метра, с лицом-маской, бесплотный, но при этом ледяной. Я не знал, что делать, — Лисандр смотрит в глаза Клиффа и сжимает зубы. — Как бороться с тенью?