Мелкий тёплый дождик лениво накрапывал с заволочёнными светлыми облаками небес, которых едва коснулась серость. Почти летний этот дождь никак не мешал путешествию – слишком привычна любая непогода: что песочные бури, что рычащие грозы, что слепящие метели. Лес вместо ровной дороги выбран тоже не случайно: что на тех дорогах можно найти, помимо торговцев, разбойников да случайных путников? Люди всегда интересны в самую последнюю очередь, особенно простые, обременённые одними заботами, но не таинством знаний.

Пожалуй, без преувеличений можно заявить, что Миколаш не любил человечество. Без ненависти, без сильных вспышек эмоций, ему просто скучно среди людей обычных, ничем не примечательных: то касается и титулованных лиц, и лишённых высоких привилегий. Впрочем, среди первых учёность встречалась куда как чаще, но это никак не умоляло их невежества: необходимые познания в религии, экономики или стратегии не представлялись чем-то ценным. На материке эта неприязнь не ощущалась такой сильной, его пути проходили от одного университета к другому, между библиотек и коллегий, но в однонесчастье мир так резко сузился до небольшого острова.

В лесу людей меньше, но они гораздо опаснее – кому взбредёт в голову жить в чащобах, когда рядом огромный город, на улицах которого несложно затеряться. Преступникам, сумасшедшим, еретикам, чужакам – последние трое и интересовали в большей степени. Миколаш – учёный в первую очередь, не воин и не обладал особыми навыками, но убивать ему уже приходилось. Не из злобы, а для Матери – ритуальные убийства, наполненные торжеством и божественным таинством, невозможно поставить в сравнении со встречами с бандитами. Убийства, которые не очищают твою душу исступлённым огнём веры не имели никакого смысла.

Миколаш искал древние постройки и затаённые во времени места, желая постичь тайны земли, невольником которой являлся. Вместо этого он услышал пение – вкрадчивое, плавное, узнаваемое. И насторожился, повернув голову в сторону зовущей его песни, словно пёс обнаруживший свою добычу. То пела руна, не кость. Брошенная или же где-то совсем рядом ещё один отмеченный богами, эпигон – так их называют в Дагорте. Миколаш не находил приятным использовать местные слова и определения, но вслух своего неудовольствия не высказывал, более того – всё запоминал. Благодаря руне в речи его нет и намёка на чужеродность, Общий чист и литературно правилен, без грубостей. Казалось, не вызывало никаких сложностей сойти за местного, но – вызывало. Он отторгал Дагорт своим естеством, и это ощущалось.

Они переглянулись с Эйлин, сопровождавшей его сегодня с самого утра – это знак от Матери? Поэтому его сестра сегодня так необычно молчалива и лишь иногда поёт, помогая не отвлекаться на разбросанные тут и там кости, зарытые под землёй или белеющие на поверхности. Не человечьи, по крайней мере в большей своей части, но шепотки всё равно расходились вокруг, оплетая паутиной из обрывков фраз и наставлений. За давностью лет они не вызывали ни страха, ни опасений, не сбивали с мыслей, если только не становились слишком уж разрозненными и громкими.

Более того – он боялся тишины.

Эйлин первая разорвала молчание, негромко засмеявшись, и потянула за собой, сжимая своей холодной ладонью. Это холод тоже привычен, он спрятался где-то под кожей, проник в собственные кости. Запоют ли они, когда Матерь заберёт к себе? Или от его тела совершенно ничего не останется? Так это волнительно до содроганий, до исступлённых криков откуда-то изнутри: пусть скорее обласкает, прижмёт и позволит останется с ней навсегда. Не просто так дороги завели его в Дагорт в тот год, когда Пустота покрыла собой материк – во всём этом прослеживалось благословение Матери. Да, любовь её жестока, но разве бывает иная – настоящая?

Перед глазами взметнулись белые волосы, почти призрачные даже днём, даже слипшимися от дождя – Эйлин ловко и совсем не по-девичьи перепрыгнула какую-то кочку. Руна влекла их обоих, и неважно принадлежит она кому-либо. В его руках побывало так много рун, что всех уже и не упомнишь; иногда во снах он слышит пение каждой из них, погружаясь в тёмные пучины своего бедового разума. Для многих рун он – создатель, что отправляет детей в свободное плавание почти сразу после рождения. Пусть другие их находят, оберегают, даже оскверняют – всё это во имя Матери. Пусть её власть растекается по рукам, проникает под кожу и вгрызается острыми зубами в сердца.

В Дагорте приняли на веру то, что сила Матери – скверна. Какие дремучие глупости.

Пение вывело их, совершенно не запыхавщихся, с одинаково бледными, спокойными глазами к разрушенной постройке, напоминающей храм под открытым небом. Их звала не руна – девушка, что ей обладала. Обнажённый нож спрятан под складками плаща – осторожность никогда не бывает лишней, а хрупкость так часто обманчива. Его уродство сокрыто тенью капюшона, но, если подойти ближе, приглядеться – все иллюзии развеются прахом.

— Ты слышишь, не так ли? — хриплый вопрос, наполненный утверждением. Их руны пели, они шептали на своём неясном, вкрадчивом языке, входя в диковатый резонанс. Эйлин порывисто приблизилась, обошла с улыбкой незнакомку, лукаво сверкая глазами. Их волосы одинаково посеребрены, а глаза – голубые озера; но Эйлин – тень с грубоватыми чертами, а незнакомка яркая, освещённая небесами. И они совершенно непохожи друг на друга, невозможно обмануться – сердце наполняет щемящая нежность к сестре. А она смеялась, вскидывая руки к плачущим небесам, и вновь запела – чисто и торжественно.

Отредактировано Миколаш Мартенс (2019-09-14 12:04:25)