От любого слова Вайолет Ливингстон пахнет ложью. От неё и от «Церебро», распространившейся по подполью оцепленного военными сектора подобно вирусу. Айзек знает, почему: захватить головы людей, отчаянно жаждущих ухватиться хоть за какую-то надежду — проще, чем справиться со спящим щелкуном. Вайолет Ливингстон обещает, что «Церебро» найдёт лекарство, но Айзек не верит ей ни до того, как встречается с ней воочию, ни после. А особенно — теперь, когда ему приходится выбираться разрушенными канализационными сообщениями, пережидая в широких трубах патрули.

Айзек не обманывается — все лгут. Например, кто-то говорит, что любит, а часом позже набрасывается как зверь, пытаясь укусить — яркий пример ненамеренной лжи. Но Вайолет Ливингстон лжёт ради того, чтобы лгать — Айзек чувствует это нутром. И старается даже не задумываться о том, что именно ею движет.

Когда она предлагает Айзеку пройти пару тестов, чтобы выяснить, откуда у него вдруг взялся иммунитет к КЦИ, он решает, что нужно бежать. К нему приходит странная уверенность: если он зайдёт в лабораторию «Церебро», то уже никогда не выйдет оттуда. А если нет — то всё равно не протянет долго. Первое же сканирование подпишет для него смертный приговор: пуля в лоб, на большее военные не размениваются. Поэтому Айзек уходит, не сказав своим родителям ни слова — посреди ночи, когда «Церебро» наводит переполох в районе складов. Он готов к этому, точно так же, как готов благодарить Майлза за ту карту, что он составил.

«Давай убежим, Айзек?» — вторит его голос даже тогда, когда самого Майлза не оказывается рядом и Айзек понимает, что есть что-то неправильное в том, чтобы убегать одному.

Он так и не попрощался. Торговый центр — опасное место и с тех пор, как там объявились бегуны, военные завалили всякие проходы, охраняя их даже лучше главных ворот. Айзек понимает, что так будет для всех только лучше, но всё равно злится. Майлз заслужил быть похороненным как человек, а остался лежать где-то там, как животное, сбитое на объездной трассе.

Он уходит ночью. Проходит пару кварталов, не встретив почти никаких препятствий на своём пути, а потом под грохот грома на горизонте, на Бостон обрушивается дождь. Ливень — наверное, самый сильный за всю весну и первые дни лета. Когда Айзек забирается повыше и оглядывается, прожекторы защищённой зоны в одиннадцатом секторе щекочут мягкое подбрюшье тёмных туч. С такого расстояния не различишь, но Айзеку кажется, что он видит дым и вспышки — а значит, его ещё нескоро кто-то по-настоящему хватится.

А когда хватятся, то кто-то скажет, что он, должно быть, лежит среди тел, которые не удалось опознать. Кто-то вспомнит, что он действительно встречался с людьми из «Церебро». Кто-то затянет песню о том, что всем фанатикам там и место — в аду. И только сердце отца эти новости разобьют окончательно — но Айзек знает, что он смирится. И, возможно, когда-нибудь сможет простить.

Оказавшись на границе, самой дальней, где могли только проходить патрули, Айзек оборачивается ещё раз. Он уверен — в последний.

Зона, которую он много лет считал своим домом, перестаёт виднеться в пелене дождя — только прожекторы, перебиваемые молниями, всё ещё можно различить. И Айзек, вытирая лицо мокрым рукавом, послушно силится найти в темноте и дожде очертания огромного торгового центра рядом с зоной.

— Прощай, Майлз. — произносит он, а дождь уносит шёпот, заглушая его в себе. — Я люблю тебя.

Больше Айзек не оборачивается ни разу.

— — —

Туда, где раньше властвовали люди, приходят птицы, насекомые и грызуны. Они заполоняют вымерший город, вьют гнёзда в разбитых окнах и оставленных квартирах. Следующее утро встречает Айзека стрекотом цикад и писком крыс, свободно разгуливающих по улицам. Крысы перестали бояться людей — хотя и не перестали зачастую становиться для них ужином.

Урвав не больше двух часов сна, Айзек не чувствует себя отдохнувшим, но всё равно заставляет себя подняться и позавтракать. Он умывается дождевой водой, скопившейся в вёдрах, оставленных на веранде прежними хозяевами квартиры. Разглядывая светло-розовые полосы на горизонте, предвещающие скорый восход солнца, Айзек думает о том, что стало с жильцами: умерли они или успели эвакуироваться, они уже точно не вернутся к прежней жизни.

Он чувствует с ними некоторое родство и растирает лицо чуть сильнее, чем нужно. Когда растёртая кожа наливается жаром, эти мысли уходят, ровно как тоска по дому и оставленным родителям. Тоска по Майлзу держится до тех пор, пока Айзек не прикладывает к его фотографии пальцы и не убирает её во внутренний карман толстовки.

Айзек не думает, что «Церебро» отправит кого-нибудь за ним, тем более туда, где властвуют заражённые и смерть, но хорошо понимает, что ему ни в коем случае нельзя долго оставаться на одном месте. Покинуть город — вот что он ставит первым пунктом в списке своих целей.

В нелепом скворечнике, прикреплённом к окну, Айзек находит несколько птичьих яиц и суёт их в рюкзак, заворачивая для сохранности в несколько толстых тряпок. Он проверяет улицу из окна и случайно замечает какой-то металлический блеск — едва заметный, словно солнечные лучи отражаются от какого-то небольшого, но хорошо отполированного предмета.

Наверное, это можно назвать любопытством. Когда Айзек покидает здание несколькими часами позже, стараясь держаться тени укрытий, он подбирается поближе и небольшой предмет на поверку оказывается пистолетом. Судя по первому взгляду — в неплохом состоянии, явно пригодный для использования. Только курок жизнь немного потрепала и на корпусе образовалось несколько царапин — но это не смертельные повреждения. Ножи — удобное оружие, но имея пистолет за пазухой всё равно чувствуешь себя гораздо спокойнее.

Айзек совершает ошибку ещё тогда, когда лезет по насыпи вниз, к перевёрнутой машине, рядом с которой в свете утренних лучей и лежит оружие. Он поздно их замечает — нескольких бегунов, покачивающихся и бормочущих. Они выглядят почти как люди, если не считать крови, заливающей шею и прожилок вен, слишком заметно выступающих на лице. Айзек холодеет внутри, но всё равно пробирается вперёд — если уж начал, то нужно закончить. Он хорошо понимает, что эти несколько человек заразились совсем недавно, но вполне могут проснуться, если он не поторопится.

И Айзек пробирается к пистолету на четвереньках, поднимает его и суёт за пазуху.

Всё случается тогда, когда он собирается преодолеть тот же путь в обратную сторону.

Сначала он замечает в окне машины какое-то движение, а потом слышит чужой голос.

— Помоги. — просит незнакомец, едва шевеля сухими, потрескавшимися губами. Где-то кровь на его теле уже запеклась, а где-то продолжает сочиться — она блестит даже в густой тени. От человека исходит неприятный запах. Он дёргается, пытаясь освободиться, но ремни держат его тело. Возможно, не только ремни — но Айзек не спешит подходить к нему ближе, чем на несколько шагов.

— Помоги мне. — говорит незнакомец ещё раз и, кажется, делает над собой большое усилие. Его глаза бегают из стороны в сторону, когда он думает о том, чем можно привлечь Айзека. В конце концов он шепчет: — У меня... У нас есть тайник. Покажу тебе, если вытащишь. Вытащи, пожалуйста, не оставляй меня здесь.

Айзек думает почти половину минуты, а потом всё-таки подбирается, проверяя ремни на прочность и думая, насколько легко его нож сможет их перерезать. Ремни укреплённые — это скверно.

— Где? — спрашивает Айзек, прислоняя лезвие ножа к ремню и ясно давая понять, что не станет ничего делать, если незнакомец не поделится прямо сейчас.

Он облизывает губы снова и это снова не даёт никакого результата: — Через два дома, дальше по улице. Пятнадцатый этаж.

Айзек кивает и начинает резать ремни. Незнакомец в машине дёргается, когда один из ремней лопается и вот тогда — всё скрежещет, а бегуны, разбуженные звуком, поднимают голову. Они видят Айзека столь же хорошо, как и Айзек видит их. Двигаться они начинают примерно одновременно.

Когда Айзек бежит, он ещё слышит вопли оставленного в машине человека.

Он преодолевает расстояние до первого дома, но бегуны за ним поднимают такой визг, что из переулков приходят другие, присоединяясь к погоне. Когда Айзек забегает в холл нужного здания, бегунов насчитывается уже целая дюжина и ещё двое выбираются из тёмных коридоров.

Когда Айзек преодолевает последний пролёт до пятнадцатого этажа, кровь стучит у него в висках, а дыхания едва хватает на то, чтобы сохранять нужный темп. Он ещё не чувствует, что устал, но очень скоро усталость навалится — он это знает. И всё же, на нужном этаже не находится ни одного места, где можно было бы запереться или спрятаться — тогда Айзек протискивается в узкое пространство между завалом и стеной и решает, что отбиться ещё можно. Можно хотя бы попытаться.

И он отбивается, но не без помощи извне.

Он сразу замечает, как дальний бегун валится на живот со стрелой в затылке. Потом то же самое происходит с другим и Айзек, словно найдя в себе второе дыхание, отпихивает от себя особенно прыткого бегуна, вонзая нож-бабочку ему в шею и доставая ещё один, больше напоминающий кухонный.

Это его любимый нож. Острый — он входит в плоть второго бегуна как в масло и ломает хрупкий череп. Айзек успевает расправиться с четырьмя, в то время как взявшийся из воздуха спаситель устраняет большую часть стаи.

Всё заканчивается, но Айзеку кажется, что это не так. Заканчивается не бой, а раунд — поэтому он осторожно обходит незнакомца стороной, вытаскивая оба своих ножа из тел бегунов и вытирая их об одежду убитых.

А потом качает головой в ответ на вопрос.

— Искал тактическое превосходство. — настороженно отвечает Айзек, останавливаясь неподалёку от коридора, из которого пришёл сам. И добавляет, показательно медленно складывая один нож в карман, а другой — в ножны: — Спасибо. Вы очень вовремя.
[nick]Айзек Дикинсон[/nick][icon]http://s7.uploads.ru/wrj0X.png[/icon][status]if you were church, i'd get on my knees[/status]

Айзек заканчивает со своими ножами раньше, чем незнакомец со сбором болтов. Ему немного стыдно — за то, что он не смог перебить всю стаю сам, пусть он и гордится четырьмя трупами и ошмётками грибов, искромсанных его ножами. Странное, противоречивое чувство, поэтому Айзек немного нелепо жмётся, накрывая ладонью локоть свободной руки и легко трёт, прислушиваясь к звукам вокруг. На этаже тихо, но это всё равно не повод расслабляться.

Незнакомца осторожность, похоже, совсем не волнует — он настолько самоуверен, что поворачивается к Айзеку спиной и Айзек недолго размышляет о том, что этим можно было бы воспользоваться. Он никогда не стрелял из арбалета, но ведь с ним сладить наверняка проще, чем с луком? Стрельбе из лука его обучил Майлз.

— Затем, чтобы никто не подкрался сзади. — резонно возражает Айзек, поджимая локоть пальцами и не слишком уверенно шагает ближе, когда незнакомец начинает возиться с досками. Он словно разыскивает тайник — как если бы давно не был в этом месте или... Или тайник принадлежит совсем не ему.

Айзек вспоминает человека в машине и всё-таки решается спросить:
— Тот мужчина в перевёрнутой машине, он... Он ваш напарник? — в мире, где каждый норовит перегрызть друг другу глотку за один-единственный патрон, Айзек находит место обыкновенной вежливости. Он не ждёт ответа в самом деле и чувствует себя круглым дураком, оставаясь посреди коридора в полом одиночестве.

Он оглядывается ещё раз. Айзеку не привыкать к одиночеству, но он всё равно не чувствует себя в безопасности. Разговор отвлекает его от других мыслей — очень неприятных. От тоски тоже. Поэтому Айзек решает, что вполне может уделить незнакомцу ещё немного времени, покуда они не разошлись каждый своей дорогой.

Доверяться ему, впрочем, Айзек не спешит.

Проблем с тем, чтобы протиснуться в узкий лаз, у Айзека не возникает. Он толкает свой рюкзак вперёд следуя чужому примеру  и поднимается уже в тайнике, отряхивая колени и пыльные ладони. На первый взгляд — ничего особенного. Никаких патронов — разглядывая незнакомца, Айзек ни секунды не сомневается в том, что он успел уже припрятать все боеприпасы, какие попались под руку. Металл пистолета холодит кожу и неприятно ощущается поясницей, но пока он достаточно ладно прикрыт толстовкой — Айзек не спешит его доставать.

Он не хочет лишний раз провоцировать своего «временного союзника».

Прежде чем брать хоть что-то, Айзек смотрит на незнакомца ещё раз. Во взгляде его читается осторожное — «можно?» и ответ приходит практически незамедлительно. После — Айзек складывает в рюкзак пару банок с консервами, которые ещё не успели испортиться и прихватывает инструменты, которые не покрылись ржавчиной. Пару отвёрток, гаечный ключ и кусачки, отказывающиеся полностью запихиваться в рюкзак. Когда Айзек его застёгивает, один край, обмотанный клейкой лентой, торчит из рюкзака как флаг. Или как мишень — мрачно думает он.

Когда Айзек поворачивается, то задевает что-то носком кроссовка. Он наклоняется и поднимает пистолетную обойму — полную. Она вся в пыли и у него уходит несколько секунд, чтобы привести её в должный вид.

Он смотрит на свой рюкзак, стоящий под ногами, потом оценивает взглядом незнакомца и окликает его: — Держите.
Едва он подбрасывает обойму в воздух, незнакомец уже готов её поймать. У него хорошая реакция, даже отличная. Лучше, чем у многих солдат — Айзек может поспорить на что угодно. Он не дурак и не слепой, чтобы не догадаться, что большую часть времени этот человек проводит за пределами карантинных зон — только так можно натаскать себя на настолько отточенные убийства.

Эти патроны к собственному пистолету всё равно не подходят.

Айзеку хочется взглянуть на него при полноценном дневном свете: знает, что возможность представится и оттого не торопится, ожидая, пока незнакомец первым воспользуется лазом. Подставлять спину ему не хочется, но даже так он не видит ничего дурного в том, чтобы назвать своё имя.

— Айзек. — опускает он фамилию из разумной предосторожности и поджимает губы, — Я предпочитаю держаться от банд подальше.
[nick]Айзек Дикинсон[/nick][icon]http://s7.uploads.ru/wrj0X.png[/icon][status]if you were church, i'd get on my knees[/status]

Выжидая, Айзек прислоняется спиной к стене. Не самое удачное решение — каменная крошка тут же сыпется ему за ворот и он ёжится от неприятного соприкосновения крошки с кожей. Его толстовка сидит на голом теле: скрещивая руки на груди, он думает, что стоит поискать какую-нибудь сменную одежду. Цвета хаки, например, чтобы гармонировать с заросшими травой и деревьями зданиями.

Ему заранее жаль прощаться с этой толстовкой, потому что именно в ней он был тогда. Отгоняя воспоминания, Айзек качает головой и прислушивается. Слух у него хороший, путь и совсем не как у лисицы. Тихо. Если не считать, конечно, каких-то шорохов в отдалении, словно идущих с другого этажа. Определить, сверху или снизу, у Айзека не выходит. Но он не теряет бдительности, даже продолжая разговор.

Незнакомец обрывает на полуслове — это не слишком вежливо, но жетон, который он кладёт на стол, спирает в груди любые возмущения. Айзек и не думает возмущаться, а теперь его внимание захвачено этой маленькой металлической эмблемой. «Церебро», не так ли? Он смотрит на незнакомца ещё раз — с большим недоверием. Сначала ему кажется, что это сродни театральному представлению и он весь напрягается, готовый в любой момент схватиться за нож. Айзек знает, что может не успеть. Он перебирает в голове варианты: кинуть нож-бабочку, перекатиться, спрятавшись от арбалетного болта за столом, а потом — выстрелить в упор, поймав на перезарядке.

Даже в голове план не выглядит идеальным. Айзек не верит в то, что этого человека так просто подловить и эта мысль немного успокаивает его, вынуждая умерить пыл и сменить позу. Он послушно расслабляется, словно получив от кого-то прямой приказ и опускает расцепленные руки на колени, разглядывая незнакомца исподлобья.

Многие мужчины в старости кажутся неказистыми и дряхлыми. Незнакомцу — немало лет, но Айзек всё равно остерегается называть его стариком. Старик — нечто немощное, а его нельзя считать таким и вполовину. Блуждая взглядом по лицу, изрытому морщинами и парой шрамов, Айзек задерживается на глазах и скулах, на покрытых сединой коротких волосах, а потом отводит взгляд. По его меркам, незнакомец — красив. И есть в нём самом, в том как он говорит и как двигается — поразительная грация «породистого животного».

Густая тень скрывает румянец смущения, когда Айзек вспоминает, что нельзя так пристально рассматривать посторонних. В конце концов, далеко не всем нравится лишнее внимание.

— Да, стараюсь. — не слишком вовлечённо отвечает он, поправляя рукав толстовки. За ним прячется укус и меньше всего Айзеку хочется показывать его. Хотя бы из соображений элементарного самосохранения. Он может не понять. Наверняка не поймёт и не поверит в то, что укусу не меньше трёх недель.

Айзеку не обязательно быть с этим человеком честным до конца. И он не рассказывает, что сбежал, потому что боялся за свою жизнь. Какое, в самом деле, теперь это имеет значение?

Он возвращается к изначальной мысли. Если незнакомец ненавидит банды и легко устраняет людей из «Церебро» на своём пути, то союзник из него может получиться ценный. Айзек думает об этом — о том, что вдвоём у них больше шансов.

У него больше шансов — так он себя поправляет, не позволяя себе попасться в ловушку наивного самообмана.

Прежде чем спросить, Айзек ещё раз теребит пальцами собственный локоть:
— Вы не скажете, как зовут вас?

Он немного раздосадован тем, что приходится спрашивать об этом, но эта мысль меркнет в сравнении с незамедлительной реакцией тела. Айзек слышит — всё ещё далеко, но улавливает характерное щёлканье. Оно едва заметно приближается, курсируя где-то на периферии его слуха, взывая к лёгкому раздражению.

Так выходит, что незнакомец оказывается совсем рядом с лазом и Айзек опасается говорить об этом в полный голос. Он опускает на его согнутую руку ладонь и извиняется за этот жест взглядом, добавляя шёпотом: — Вы слышите? Метров четыреста, не больше.

Замирая, Айзек ловит отзвуки коридорного эха и решает, что щелкун медленно, но неотвратимо идёт к этой половине этажа, шарахаясь то к одной стене, то к другой.
[nick]Айзек Дикинсон[/nick][icon]http://s7.uploads.ru/wrj0X.png[/icon][status]if you were church, i'd get on my knees[/status]

Гектор. Айзек кивает, показывая, что он запоминает его имя и совсем немного — в знак благодарности на закономерную ответную любезность. А потом — убирает руку, вздрагивая. Айзек старается не смотреть на него больше необходимого и это почти что принятие вины: за непозволительную фамильярность в отношении едва знакомого человека. О том, не злится ли Гектор, Айзек не спрашивает.

Они очень разные. Там где Гектор двигается, не опасаясь привлечь к себе внимание шумом, Айзек — бесшумно просачивается и отползает к стене, подбирая рюкзак с пола и с тихим шуршанием закидывая на спину. Он старается держаться подальше и от щелкуна, и от Гектора и наблюдает издали. Запоминает то, как двигается этот человек, в какой руке держит оружие, как замахивается для удара: когда Гектор вытаскивает нож из грибных складок на шее щелкуна, Айзек взвешивает на ладони свой, не сомневаясь в том, что сможет повторить. Может, не так уверенно и всё же.

Он может сражаться и быть полезным — этот факт почему-то никогда не волновал никого, кроме Майлза. Айзек бегло вспоминает о том, как отмахивался отец. Как смотрела за ним мать: с неприятной улыбкой на устах. А потом она умерла и её место заняли другие. Эти «другие» менялись, не менялось лишь выражение на их лицах.

Айзека немногие люди берут в расчёт. «Брали» — оправляет Айзек себя и очень скоро понимает, что даже за пределами охраняемой зоны ему не удаётся вкусить новизны в отношении этого возрастного пренебрежения. Айзек ждёт, что Гектор поведёт себя так, будто его не существует. Но...

Вместо этого, Айзеку показывают его новое место.

Он наблюдает за взрывами петард немного меланхолично и идёт следом за Гектором, внимательно осматриваясь по сторонам. Они наделали столько шума, что недалёк тот час, когда в холле соберутся бегуны со всей округи и Айзеку хочется оказаться как можно дальше от этого места, когда это произойдёт.

Он чувствует себя обузой и впиваясь взглядом меж чужих лопаток, решает, что это худшее чувство из тех, что ему теперь доступны. За исключением, пожалуй, горькой тоски — но её Айзек прячет как можно глубже. Ему недостаёт Майлза — сейчас, когда он осторожно переступает по ошмёткам асфальта, оставшихся от дороги; секундой после, когда он протискивается меж бетонных плит. Айзек представляет его тепло — шершавые ладони, колючую щетину, понимающую усмешку. Он может представить поцелуи на своей шее и представляя лишь мучает себя сильнее.

Айзек ужасно скучает, хоть и старается обратить свои мысли в другую сторону. Это помогает — только едва ли надолго.

Ему отчаянно хочется близости: но Майлза нет рядом, чтобы помочь успокоить это странное, поднявшееся из сердца чувство и никогда больше не будет. «Смирись с этим» — требует разум и Айзек послушно пытается примириться, отвоёвывая себя у тоски понемногу, невыносимо мелкими кусочками.

Он знает, что у него получится. Нужно только потерпеть.

Ночь опускается на мёртвый город незаметно: стихают крики птиц и шаги кажутся оглушительно громкими даже самому себе, что и говорить о заражённых. Где-то поодаль слышен и их безумный стрекот, но слишком далеко, чтобы Айзек начал волноваться. В какой-то момент он останавливается — на развилке. И решает, что будет лучше выбрать себе направление сейчас, чтобы не стеснять ни себя, ни Гектора.

Гектор ничего не замечает — поначалу, по крайней мере и Айзек спокойно вздыхает, в последний раз бросая взгляд на его спину, удаляющуюся куда-то в сгущающуюся полутьму. Он думает о том, чтобы направиться на запад.

Улица, простирающаяся впереди, выглядит широкой и достаточно пустынной. И Айзек уже собирается скрыться за поворотом, как оклик приводит его в чувство. Он вздрагивает всем телом и старается держаться в тени здания.

Гектор — непозволительно громкий. Айзек уверен, что когда-нибудь это не доведёт его до добра.

То, что говорит Гектор, напрягает Айзека лишь сильнее, но он кивает снова и послушно идёт следом, всё ещё сохраняя достаточно безопасное для самого себя расстояние. Расстояние, с которого он сможет выстрелить точно и не подставится под удар.

Недоверие пускает свои корни глубже, но у Айзека нет ни единой причины отказаться от приглашения. Пока они идут, он не произносит ни единого слова, преследуя Гектора так тихо, насколько это возможно.

На усталость он не жалуется ни во время ходьбы, ни после. 
[nick]Айзек Дикинсон[/nick][icon]http://s7.uploads.ru/wrj0X.png[/icon][status]if you were church, i'd get on my knees[/status]

Идти за Гектором — сложно, но Айзек не даёт себе поблажек и не позволяет кому-либо ещё дать ему их. Когда чужая спина приближается и Гектор всё-таки сбавляет шаг, уже не остаётся никаких сомнений в том, что они пришли. Айзек, всё это время приглядывающийся к массивам зданий и неровной дороге под ногами, чтобы не оступиться или не издать какого лишнего шума, наконец позволяет себе осмотреться: выбору места для стоянки он удивляется, но не выдаёт это удивление ни словами, ни выражением лица. Айзек кивает Гектору в спину, прекрасно зная, что он ничего не увидит и помогает поднять тяжёлую лестницу, чтобы её получилось приставить к стене.

Айзек понимает, что Гектор справился бы и сам и слишком поздно осознаёт, что этот жест помощи можно принять за оскорбление: сейчас это правило почти исчерпало себя, но говорят, в прошлом принято было помогать пожилым. Несмотря на седину, Айзек не воспринимает Гектора так. У него не возникает ни единой задней мысли о чужой слабости и он коротко бормочет: «простите» и поспешно забирается по лестнице в окно. В каком-то роде это похоже на бегство.

Только проверив помещения и почувствовав относительную безопасность, Айзек задаётся вопросом — так ли ему необходимо путешествие с этим человеком. Гектор не выглядит безобидным, но и на головореза не похож. Единственное и главное, что заставляет Айзека настороженно держаться от него подальше — бескорыстность его поступков. Гектор может говорить о своей щедрости что угодно, но Айзек практически кожей чувствует в этом человеке цинизм.

Хуже всего, когда кто-то пытается показать, что ему от тебя ничего не нужно.

Поэтому Айзек остаётся в стороне. Вместо того, чтобы присесть на кровать, источающую сложную смесь неприятных запахов, он находит себе стул покрепче и устраивается около окна, привалившись в стене и оконной раме плечом. На улице быстро темнеет и Айзек смотрит за тем, как синеет горизонт. В такие моменты на него накатывает безмятежность.

Возня Гектора с рюкзаком привлекает Айзека и он на одних рефлексах принимает падающую в руки плотную, сравнительно герметичную упаковку. Вяленое мясо. Стёршаяся упаковка утверждает, что когда-то мясо было олениной. Разглаживая её края, Айзек медленно и ровно произносит: — Спасибо.

А потом лезет в свой рюкзак, выуживая из внешнего кармана пару диких яблок. Одно он оставляет себе, а второе кидает Гектору в качестве обмена. Яблоки — зелёные и немного кислые, но это проблема сорта, а не спелости. Отложив мясо в рюкзак, Айзек старается надкусить яблоко как можно тише и начинает говорить только тогда, когда прожёвывает кусок полностью.

— Мама учила меня готовить, а отцу я помогал мастерить ловушки. — Айзек пожимает плечами, без особой гордости перечисляя главные свои навыки. То, что ему приятна похвала, показывают только дёрнувшиеся вверх уголки губ. — Ещё...ещё я умею пользоваться винтовкой. Чуть лучше, чем ножом.

Айзек немного преуменьшает, но он не привык хвастаться. Раньше о талантах его не спрашивали — почти каждый второй знал, кто такой Айзек Дикинсон и на что он способен. Теперь эта мысль вызывает отвращение: отец рекламировал его как лучшую свою лошадь.

Сравнение с товаром возвращает Айзека к его паранойе и он искоса смотрит на Гектора, прижимаясь лбом к грязному стеклу.

— Куда вы направляетесь?

В какой-то момент Айзек надеется, что их дороги ведут в разные стороны. Но часть его отчаянно жаждет обратного.
[nick]Айзек Дикинсон[/nick][icon]http://s7.uploads.ru/wrj0X.png[/icon][status]if you were church, i'd get on my knees[/status]