Миколаш ступал мягко, неслышно: он кот в поисках мышей.

И вместе с тем ему хотелось издевательски позвать индарцев: кыс-кыс-кыс, выходите.

Кыс-кыс, беглые, одинокие и голодные коты.

Эйлин не разделяла его веселья, хмурилась и недовольно оглядывалась по сторонам. Её тревожило нечто незримое, недоступное ему, едва ли связанное с Танами. Она предчувствовала, чем обернётся эта встреча? Видела аксакарцев, обвиняющих его в помощи преступникам? Или же боялась его смерти от рук незнакомых людей, с неясными планами, стремлениями и силами? Какой бы не являлась причина её страхов, всё одно – он не отступился бы. Разумные люди не оттолкнут протянутую руку помощи, а с неразумными его путь не лежал.

Шорох и скрип наверху вновь привлекал внимание; широкая дыра открывала обзор на часть этажа, но темнота не позволяла разглядеть многое. Это хорошо, потому что и его заметить сложнее. Лестница приглашающе манила, но Миколаш не спешил, обдумывая варианты. Если кто-то действительно спрятался наверху, то лестница – слишком уязвимая позиция. Так легко застрелить или воткнуть нож, да попросту скинуть вниз – сено смягчило бы его падение, но всё равно неприятно. Второй этаж находился высоко, но недостаточно в сравнении со страхом быть пойманным; проще говоря отчаянные головы вполне могли спрыгнуть на сено и сбежать через двери, оставив ни с чем.

Неприятная ситуация.

Иного выхода Миколаш тоже не находил, и почти изготовился проверить верхний этаж на предмет беглецов, как внезапно тишину прорезал странный звук, затерявшийся среди сена. Лишь через секунды Миколаш осознал её природу: чихание. Аллергия или же простуда, последнее с такими морозами и вовсе неудивительно, особенно для людей, проведших на свежем воздухе слишком много. Губы расползлись в невольной улыбке – жуткой, вызывающей отвращение у людей. Проклятие Отца: уродство, ведущее к неприятию и подозрительности. Сколько раз на него косились криво и шептались за спиной из-за шрамов – не счесть. По правда говоря, он и не вёл счёта, к чему ему россказни этих глупых людей.

— Будьте здоровы, — Миколаш отступил ближе к выходу, запрокидывая голову к проёму в потолке. Обычное дело – надо же каким-то образом закидывать сено на второй этаж. Место терялось, конечно, но удобство окупало всё остальное. — И доброй ночи, Дана Тан, Андреас Тан.

Голос его – хриплый, низкий, лишённый дружелюбия, но и иных эмоций тоже. Миколаш привык не окрашивать тонами свои слова, предпочитая сухость и серость – так лучше. Любое слово вызывало боль, впивалось иглами в горло, медленно его царапая, и от этого не спастись – только Матерь, забрав с собой, смогла бы избавить от боли. Пусть болит, пусть каждую секунду напоминает о боге, смерти которого он так желал.

Миколаш перед ними как на ладони, даже в темноте, даже без света лампы. Не аксакарец, но не вызывающий доверия чужак. Да и разве разглядеть им сейчас, кто перед ними предстал? С неохотой пришлось поднять фонарь, зажечь; и тогда мягкий свет озарил его лицо, расчертив новыми красками, и усугубил тьму вокруг, в которую куталась сейчас Эйлин вместо своего тёплого плаща. Он же на свету, как бабочка, которую так просто насадить на длинную иглу. Пускай, страх не пробирался под кожу так, как это делали ладони Эйлин – Матерь с ним.

Он надеялся на их благоразумие, потому что другие их всё равно нашли бы. Не сейчас, может, даже не этой ночью, но граница ещё слишком далеко, а людей много, так много: разворошённое гнездо недовольно гудело, и метал блестел в огнях факелов. Огонь этот алыми всполохами отражал кровь, что жаждали люди: разумные, образованные, посвящённые наукам на своих богами забытых землях, но всё таких же диких. Люди – это люди, жажду крови невозможно обуздать, особенно у толпы.

— Я не желаю вам смерти, но жажду ваших знаний, индарцы, — ни к чему таиться и выплясывать, выдумывая нелепые причины для помощи и доверия. Все они учёные, и только одно могло бы заинтересовать каждого из них – познание. — Взамен я скрою вас от аксакарцев.

На самом деле более чем честная сделка. Знания в обмен на жизни – равнозначная цена. Возможно, знания стоили даже немного дороже, чем обычные куски плоти, обречённые однажды вернуться к земле, но большего Миколаш предложить пока не мог, разве что кров над головой в долгие зимние ночи, горячую еду да согревающее питьё. И, о конечно, лекарства, но к чему дополнять очевидным? Простуда это, конечно, слишком скучно, а аллергия – бесперспективно, вот если кому-то из них разворотили ногу или руку…

Не сдержавшись, Эйлин рассмеялась и прижалась к нему со спины, забираясь ладонями под плащ, вытягивая любое тепло – пронзило крупной дрожью, но Миколаш не дёрнулся. Жаждал закрыть глаза, прижаться ближе к ней спиной, охотно отдавая жар своего тела холоду её рук, но не позволил себе забыться, не сводя взгляда сумрачных стогов сена. Таны не смогли бы совещаться между собой бесшумно, мёртвая тишина вокруг них не позволяла. А, значит, им придётся принимать решение прямо так, сходу.

Мёртвая – это наполненная голосами мёртвых.

И они шептали: кыс, кыс.

Таны не шептались, не переговаривались, сидели молча, как затаившиеся в своём убежище мышки. Принимали решение. Миколаш знал, что являлся для них единственным спасением на счастливую жизнь вне границ Аксакарской Республики, подальше от когтистых лап индарцев, в мире, где многие почитали богов, самых разных, похожих и чуждых один другому – в мир, где они станут чужими. Осознавали ли это Таны – вопрос, конечно, интересный, и от него веяло холодком опасности. Или это он просто утонул в ледяных объятьях, схваченный тьмой позади себя?

Мышки или кошки? Он уже забыл.

Голос, резкий, женский, деловитый, выдернул из темноты, куда шёпот убаюкивал сознание – Миколаш улыбнулся. Определённо, это определённо люди учёные, разумные, не теряющие время на глупые разглагольствования. И пусть в словах Даны, а кто это ещё мог быть, таилась определённая опасность, буквально угроза, его душу трепетно охватило ликованием. Общаться с умными людьми всегда приятно, даже если они направляют на тебя оружие. Нет, Миколаш не спешил предаться земле во время замысловатого разговора о мирах материальных и нематериальных, его жизнь могла забрать только Матерь, но отчётливого страха не испытывал.

Миколаш сделал шаг и замер в неестественной позе: Эйлин сильнее сжала в объятиях, не пуская. Её ладони не в одежде, не на коже – глубоко под ней, тонкими иглами обнимали за кости, сдавливая грудную клетку и уводя по рёбрам вниз. В ней холод и темнота, они обволакивали со всех сторон, сковывали тело оковами, накрывали глаза плотной повязкой. А под ней: алые, резкие росчерки по стенам, облепленные мухами и исколотые сеном кишки, зубы, затерянные среди зёрен. На него смотрели глаза: блеклые, серые, почти рыбьи в своём равнодушие – его глаза. Его насаженные на вилы глаза.

Отпусти.

Не приказ – немая мольба. В руках сестры, даром что младшей, он словно дитя: потерянное, одинокое и испуганное. Готов рухнуть на колени, умолять, но ему не позволили, выдавливая из лёгких воздух, пока он не зашёлся в надсадном кашле, невольно зажмурившись и окончательно погрузившись во тьму. И тогда она отступила, милостиво позволив лампе несмело освещать едва ли десятую часть амбара. Эйлин тоже исчезла, не требовалось даже оборачиваться, чтобы убедиться – она просто не чувствовалась рядом. Впрочем, она ведь всегда с ним, просто мстительно затаилась, готовая объявиться в самый подходящий для себя момент.

Ещё раз кашлянув и потерев своё горло, Миколаш направился к лестнице, мрачно хмурясь. Не знал, сколько томительных секунд простоял странным истуканом, но весь его азарт развеялся, сменившим дурными предчувствиями, что так умело вплетала в его душу Эйлин. Для чего? Неужели и правда что-то чувствовала и пыталась предупредить? Или же играла в какие-то свои, излюблено жестокие игры? Он так любил Эйлин, а она его – всегда до боли, до растерзанного сердца.

Подъём прошёл медленно, во многом из-за фонаря, который Миколаш не пожелал оставить внизу, ведь ему любопытно рассмотреть этих Танов, близнецов-учёных, сбежавших из Индарской Республики. Конечно, он уже видел индарцев, но эти определённо особенные, раз не только захотели нарушить строгие устои, но ещё и умудрились сбежать. Довольно далеко забежали, стоит заметить, для людей увлечённых науками, а не искусством выживания. Интересные, интересные люди с интересными знаниями, заключёнными в оболочку из мозгов и черепа. Запустить бы в них руки – от одной мысли пробивало сладкой дрожью.

Нож ему пришлось убрать, а потому вся его защита: благословение Матери да фонарь, который можно разбить и поджечь всех. Себя в том числе – и тогда становилось дурно. Лучше умереть от рук чужаков, чем позволить огню вновь себя коснуться – так подумал он в спешке. И тут же ужаснулся, осознав: неужели он действительно предпочтёт смерть вместо борьбы против оружия Маннакха, неужели он захочет уйти из жизни так просто, не в объятиях Матери? Просто отвратительно, насколько слабым бывает его разум.

Миколаш не стал оставаться на лестнице, забравшись на второй этаж полностью и только тогда осветив фонарём индарцев, оглядывая их в сене с интересом. Их описания оказались на удивление точными, с той лишь разницей, что они оказались ещё и очень потрёпанными и явно уставшими. То ли от борьбы, то ли от продолжительного бега, а, может, даже и от голода. Мужчина, Андреас Тан, изобличал в своём облике явные следы болезни, видимо, именно ему принадлежал тот забавный звук, выдавший близнецов с головой. А вот женщина, Дана Тан, не в пример казалась строже и удивительно опаснее со всей своей миниатюрностью на фоне брата.

— Меня зовут Миколаш Мартенс, — представился он вежливо, улыбнувшись самыми уголками губ – уже не из приличий, просто его вновь начало забавлять происходящее – тревоги, порождённые Эйлин, немного смягчились и ушли обратно во тьму. Арбалет его не пугал, пусть и выглядел весьма устрашающе и, без всяких сомнений, уже успел фигурировать как орудие чьей-то смерти. Говоря честно: в большей мере его заинтересовала сама конструкция, нежели исходящая от неё опасность.

Добавлять что-то свыше он не стал, да и для чего? Предложение уже было озвучено, они познакомились – прекрасные условия для выгодной сделки. Обстоятельства ведь тоже играли ему на руку: за амбаром лютый мороз, кусающий незащищённую кожу, леса забились в спячку, не давая толкового пропитания, а люди рыскали лучше диких волков, стараясь напасть на след беглецов.

Куда же деваться маленьким, бедным мышатам? Или котятам? Как бы вспомнить.

Миколаш посмотрел на Адреса, и во взгляде его читалась снисходительность человека, уже получившего своё и готового собирать плоды, что никуда не денутся. Ему оказали доверие, пусть и самое минимальное, но этого уже достаточно; индарцам теперь деваться действительно некуда. Впрочем, для него это сулило немалые проблемы и хлопоты в обозримом будущем, но он готов терпеть любые лишения ради новых знаний.

— Потому что ищут беглых учёных, не мастеров, — пояснил весьма охотно и вновь посмотрел на Дану, уже с лёгким прищуром, кивая. Конечно, любой лежанок будет лучше голого и колючего сена, не говоря уже о том, как приятна возможность смыть с себя всю грязь и отобедать пышущей жаром едой. Миколаш и правда мог обойтись меньшим, чем принято считать за необходимый минимум, и ему не раз приходилось в далёких странствиях, но намеренно терпеть лишения не стремился. В конце концов, когда тело не отвлекает своими потребностями, сосредоточиться куда как проще.

Эйлин вновь негромко фыркнула и перебралась к широкому проёму, присаживаясь у самого края. Миколаш не успел среагировать: она спрыгнула, и волосы белым шлейфом взметнулись наверх, прежде чем исчезнуть из поля зрения. Что ж, им всем пора спуститься и покинуть этот амбар, пока в него не решили заглянуть иные, менее приятные, нежели он сам, гости. Сам факт прибытия недружелюбно настроенных аксакарцев, и, возможно, даже индарцев, не подлежал сомнениям.

— Лучше на «ты», ни к чему условности, — отозвался Миколаш, подходя к лестнице; фонарь качался с каждым шагом, но едва-едва. — Тогда вставайте, собирайтесь. Нам стоит поспешить.

Как только с формальностями покончено, его голос зазвучал не так мягко, исчезла и насмешливость, осталась лишь серьёзность и сосредоточенность – пора переходить к делу. Это всегда его любимая часть любых взаимодействий; взгляд невольно загорелся воодушевлением, но близнецы этого уже не увидели – Миколаш спускался вниз. Там его ждала Эйлин, сидя на одном из тюков и качая меланхолично ногами: пятки то и дело стукались о спрессованное сено, выдавливая не слишком приятный звук. Светлое её лицо отражало задумчивость и некую печаль, тайну которой ещё только предстояло постичь.

Пока близнецы не видели, по счастью даже спускаться приходилось спиной ко входу, Миколаш протянул ладонь к сестре, и она приняла её, спрыгивая прямо в объятия. И сразу же отстранилась, поправляя меховой воротник и глядя на брата со сквозящей во взгляде грустью, от которой невольно становилось не по себе. Рядом с сестрой его «я» слишком часто стиралось, очертания размывались, и потому все его «не по себе» – это «не в себе. И всегда так болезненно.

Близнецы наконец оказались внизу, выглядя более чем потрёпанно и вне соломы – даже ещё хуже, чем представлялось, а потому сила их духа внушала ещё большее уважение. Разве можно посчитать разум сильным при слабости духа? Они слишком взаимосвязаны, тонкие нити причины и следствиях стягивали их друг к другу, образовывая почти единое целое. Почти, потому что не всегда сильный дух говорил о разумности её обладателя, к вящему сожалению. По всем признакам их сотрудничество обещало оказаться плодотворным.

А вот с удачей не повезло, как бы абсурдно это не звучало. В тот момент, когда Миколаш направился к огромным дверям, намереваясь их открыть, за ними послышались голоса – громкие, грубые и злые. Уставшие – вот что раньше пришло в голову. Кому бы не надоело вместо нужной работы или отдыха у тёплых печей рыскать в холодных снегах, на пронизывающем ветру в поисках неуловимых учёных, так и не настигнутых никем из них? Их усталость понятна, но избавлять от неё никто не стал бы: работа ещё не выполнена, и индарцы наверняка очень недовольны, а Миколаш помогать им не собирался. Казалось, эти люди предоставили ему убежище, пустили за свои границы и делились знаниями, что ценнее всего. Вот только вопросы лояльности такая зыбкая вещь: главное жить с выгодой для себя, не для других. Жизнь и целостность Танов – вот его выгода.

— Прячьтесь за тюки, — процедил он сквозь зубы и поморщился, едва в горле неприятно заскребло. Опять говорит слишком много. Убедившись, что Танов не видно, он распахнул одну из дверей, не без усилий: как оказалось, снег начал мести с удвоенной силой, заметая любые следы. Что ж, хотя бы это им всем на руку. К амбару приближались люди, трое человек и все мужчины: у одного погасший факел, но у второго зато лампа; все трое с ружьями за спиной. Что ж близость леса определённо означала возможность и даже необходимости охотиться.

Кажется, они не ожидали кого-либо встретить, один даже вскинул ружьё, видимо, нервничая; можно понять, в конце концов, индарцы успели избавиться от некоторых преследователей. Миколаш поднял свободную руку, показывая, что он без оружия, и негромко заговорил с пришедшими. Слава Матери за его руну, позволяющую не только свободно читать тексты, но изучать языки без особого на то труда, иначе общения ни с индарцами, ни с аксакарцами попросту не состоялось бы. Ему стоило некоторых усилий убедить людей не заходить в амбар, по большей части даже не из-за их недоверия, а из-за желания хотя бы немного погреться в тёплом местечке, относительно морозной улицы, конечно.

Вот только их предложение присоединиться застало врасплох: Миколаш не подумал, что не сможет вернуться обратно, не вызвав при этом никаких подозрений. Его уход лишь усугубит пропасть между ним и близнецами, доверие которых зарабатывать практически с нуля окажется явно непросто. С другой стороны, если их сейчас обнаружат, вся идея полностью пойдёт псу под хвост, и это куда как хуже простого недовольства и томительного, наполненного опасениями ожидания.

На лице стоящей рядом Эйлин застыло мрачное торжество, и глаза засияли весельем. Припорошённая снегом она казалась ещё призрачнее, и вместе с тем красивее. Под её насмешливым взглядом Миколаш закрыл дверь амбара за собой и направился вместе с аксакарцами, впрочем, не сопровождая их долго и, сославшись на усталость, заявил, что желает отправиться домой. И правда ведь желал, вот только не в компании одной лишь Эйлин; впрочем, возвращаться так сразу к амбару не стоило.

С баней Миколаш провозился недолго, привыкнув заранее заготавливать как дрова, так и воду, чтобы содержать своё тело в чистоте в любой момент времени. К сожалению, анатомические изыски на аксакарцах ему не удалось провести, а потому в зимнее время и пачкаться часто не приходилось, но привычка брала своё.

Вопрос Даны его настиг в момент глухого стука – дверь закрылась за спиной.

— Вы можете расположиться в спальне, — небрежно кивнув в сторону одной из дверей, Миколаш направился к той части своего временно пристанища, что называл кухней. Отдавать кровать совершенно не жалко – любые удобства эфемерны по своей сути и значили слишком немногое, более того – в роскоши забываешь испытывать как своё тело, так и свой разум, и то, что должно было быть острым расплывалось в праздности. — Если места для двоих не хватит, я постелю на полу.

За свои вещи Миколаш особо не переживал: в спальне кроме одежды и обнаружить нечего, а те бумаги и дневники, что свободно валялись на его столе, хоть и представляли из себя ценность, но только учёную – ничего запретного для этих земель в них не наблюдалось. Стоит заметить, что для аксакарцев немногие исследования могут показаться неправильным и меньшее количество – неэтичными, но даже так существовали некоторые запреты, касающиеся их собственных разработок. Проще говоря, всё, что требовалось от гостей негостеприимных земель – не лезть в чужие дела и заниматься собственными.

Миколаш, конечно, лез – аккуратно, незаметно, со всей осторожностью, а потому не удивительно, что не преуспел. Впрочем, индарцы ценнее аксакарцев в разы, и кажущееся бесперспективным, а потому унылым, пребывание в республике понемногу начинало окупаться. К сожалению, люди таковы, что, будучи в плохом расположении духа или состоянии здоровья, они не способны сосредоточиться на вещах менее материальных, а оттого более важных. Поэтому индарцев предстояло вначале отмыть (баню он подготовил), накормить (и самому не помешало бы поесть) и позволить им отдохнуть (несколько часов можно потерпеть). По счастью, они оказались даже самостоятельными и быстро начали самолечение – одной проблемой меньше. Возможно, даже сами ужин смогли бы приготовить, но это он проверит в другой раз.

Под массивной дверцей люка, что располагался на полу у одного из столов, в прохладе хранилась пища: некоторые консервы, молочные продукты и, конечно, мясо. Крупный кусок зайчатины появился здесь ранним утром, задержавшись ненадолго; подмёрзшее мясо холодило пальцы, уже привыкшие к теплу, расходящемуся от печи. Пытаясь вспомнить, когда в последний раз ему приходилось принимать пищу за сегодняшний день, Миколаш немного смешался, так и замерев с куском мяса в руках: казалось, завтрак он не пропускал, но никакие продукты на память не шли, как и сам процесс. Зияющая пустота. Ничего.

Когда сбоку раздался негромкий смех, Миколаш не обернулся, но пришёл в себя. Не нужно смотреть, чтобы знать – Эйлин вернулась. И это её рук дело. Его разум, его память – самое драгоценное из имеющегося, но даже это – нематериальное – так легко отнять. Иногда Эйлин душила его – намеренно, с какой-то внутренней злобой, что не спутать с любовью при всём желании. Она всегда смотрела не так, как Дана и Андреас друг на друга – на самом деле, Миколаш не особо понимал их взгляды. Возможно, это любовь? Не та, что у него к сестре, но похожая?

Это не его дело.

И потому Миколаш занялся своим, пока Таны отмывались от долгой дороги и тревог прошедшего дня. Готовить он умел, жизнь в постоянных разъездах где-то в самых закоулках этого мира приучила к тому, что заботиться о пропитании всегда придётся самому. По счастью, ему не приходилось обременять себя ни охотой, ни рыбалкой, иначе есть пришлось бы собственный желудок. Интересно, почему от голода он начинал урчать? Можно ли это как-то проверить, если, например, вскрыть некормленого человека живьём, понаблюдав за действиями желудка? Правда, крови будет слишком много, это затруднит наблюдения…

За любопытными мыслями время летело гораздо быстрее. Не понимая ничего в разного рода кулинарных изысках, Миколаш попросту потушил нарезанное мясо с картофелем, добавив к концу консервированных овощей. К тому времени Таны уже успели как следует отмыться, но Миколаш почти не обращал на них внимания, лишь иногда поглядывал искоса и молча качал головой при попытке заговорить. Что-либо обсуждать сейчас, пока мозг и тело заняты совершенно иными делами, он желанием не располагал, да и что эти двое ему скажут? Окатят ворохом вопросов? Вновь повторят о соучастии? Можно подумать, это его хоть немного волновало. И любые разговоры могли потерпеть до ужина.

Эйлин не сводила с него взгляда – молчаливого, испытывающего, капризного в своём недовольстве. Она молчала и не путалась под ногами, усевшись на край стола и иногда слабо болтала ногами, пытаясь скрыть раздражение. Таны не видели её, не чувствовали, не слышали – и Миколаш не спешил приглашать их в свой мир. На самом деле и не собирался, ему гораздо интереснее их мир, учёный и технологичный.

Небольшой стол от такого количества людей оказался заставлен: тарелками с ложками, наполненными протушенным мясом и овощами, хлебом и деревянными кружками, наполненными какао. Интересный напиток, встречающийся в разных концах мира, в основном южных, согревающий, но вместе с тем сложный для частого употребления: приходилось постоянно снимать жирную плёнку сверху, и ощущался он каким-то тяжёлым. Впрочем, после долгого вечера и затяжной ночи на морозе для крепкого сна – подойдёт.

Усаживаясь за стол, Миколаш молча посмотрел вначале на Дану, а после на Андреса, и принялся за свой ужин. Его разбирало любопытством, но приходилось напоминать себе – ещё рано, ещё не время. Им всё равно некуда деваться, выйди на улицу – схватят. И это успокаивало.