Зыбкие сумерки опускались на город, обнимая со всех сторон. В сумерках этих – усталость долгого дня, роящиеся в головах переживания, случайные встречи недружелюбных прохожих. Полутени заметались по мостовым, по стенам и лицам прохожих, заводя свою неясную игру. Летом сумерки необычно долги: день неохотно передавал свою власть ночи, борясь до последнего, самого слабого и одновременно сильного лучика солнца, раскрашивающего небеса лиловыми оттенками. Миколаш умел ценить мимолётную природную красоту, но ещё больше ценил он время.

И оно неумолимо настигало.

Три недели подходили к концу – Фогель так и не вернулся. Без него Коллегия казалась на удивление пустой и тихой, несмотря на то, что Миколаш проводил в ней не так много времени, рассекая континент пешими путями. Когда Фогель покинул Коллегию, направившись в горы и оставив после себя неутешительные указания, в этом угадывалось таинственное предзнаменование, напитывающееся мрачными красками с каждым новым днём. Сталкиваясь с обременённым заботами за две «головы» Кериганном, Миколаш замечал обведённые кругами глаза и непривычную неряшливость, вызванную спешкой. И тогда он думал: если бы Эйлин пропала, стал бы он слушаться отданных ранее наставлений? Да, стал бы, ведь она ребёнок, отмеченный Матерью.

Впрочем, она всегда рядом. Эйлин улыбалась, когда сидела на краю стола, путаясь ногами в длинном, белом платье и глядя в окно. Их – его – сегодня ожидали с визитом. Приглашение пеплом остывало в потухшем камине; топить его летом настолько неправильно, что могло позабавить, если бы не древний страх. Ни одно убийство так и не смогло вытравить его, и огонь настигал каждую ночь во снах, заключал в объятия, чтобы разодрать на части. Боль отступала вместе с холодными поцелуями Эйлин по изуродованной коже, но не уходила, таилась и насмешливо поджидала. Ждали его и другие.

Закутанный в плащ, сокрытый от любопытный глаз, Миколаш торопливо настигал дом Танов, если его можно назвать так – обычное убежище. Он, как никто, понимал, чего стоит «дом» на этом острове, в Дагорте, среди чужих. Миколаш никогда не считал себя «своим» хоть где-то, ему не нужен дом, не нужна община, не требовалось вливаться в извечный поток неинтересных ему людей, чьё мнение ограничено мизерностью интеллекта, когда из всех развлечений выпить да помолиться, а после посетить очередную казнь. Он прятался среди пыльных книг и в длинных коридорах университетов, он бежал в пещеры и леса, засыпал среди обломков цивилизаций. Ему не нужно пристанище, ведь в его сердце – Матерь, она всегда с ним. Там, где она, и есть его настоящий дом, и он принесёт Матерь в любые земли вместе с собой.

Таны – индарцы, и они не верили. Ни в богов, ни в Пустоту, ни в купол над головами. Вера для них сродни оскорблению, и это само по себе оскорбительно. Ещё в Аксакаре поражало насколько разум людей закрыт к чему-то высшему, что невозможно постичь опытным путём, и лишь вера могла привести к божественному. Они не верили, закрыв сердца и головы, и тщетно их переубеждать, но Миколаш и не пытался. Прискорбно, когда разумные люди проявляют себя столько ограниченными, но ведь истина однажды настигнет и их. Миколаш не любил Дагорт, но одновременно благоговел перед властью Матери на этом острове и переполнялся счастьем от встречи с другими ею благословлёнными – впервые за долгие годы. Боги – не метафора, не сказки, они совсем рядом.

И всё же Таны вызывали симпатию. Они выжили, спаслись, и обладали незаурядным интеллектом. А ещё они чужие, как и он. Их речь косноязычна, внешность не совсем обычна, а перед богами они не преклонили колен, и каждый видел в них чужих, каждый вокруг знал. Его Общий чист и правилен, он посещал соборы и делал вид, что проникался местными верованиями, отличающимися от властвовавших на его родине. Такой же чужак, как и Таны, совсем не к месту среди фанатиков Семерых – отвратительных богов. Пришедшие на чужие земли, эти боги тормозили людей – боялись их возможностей? И люди, опасаясь анатомировать мертвецов на благо медицины, умирали на благо богов, или же одного единственного – Неведомого.

Эйлин заливисто рассмеялась: его разум – её открытая книга. Она не отставала ни на шаг, не шла – почти летела, и белые волосы призрачным шлейфом развевались за спиной. Они не близнецы, связь между ними куда прочнее, глубже обычной крови и единовременности рождения – и мысли запутались в длинных волосах. Да, Таны ему импонировали, но с какой же лёгкостью их можно расчленить на кусочки, разобрать сердца и мозги на части, найти ту самую нить, что незримо их обоих соединяла. Не как его и Эйлин, пусть иначе, но так крепко – мистически. Нащупать бы её пальцами, обвести самыми кончиками и безжалостно разорвать.

Мир поблекнул, и Миколаш оставил его за плечами. Открытая дверь представила ему столпившийся народ, вонючий, безмозглый, отвратительный. Люд искал утешения в простых вещах, даже не ведая, что искать ничего и не требуется. Утопленная в алкоголе боль затихала, не распиливая душу скрипачными струнами, следовательно, не открывая пути к настоящему счастью. Каждый раз, слыша шёпот костей под этим домом, впивающийся иглами в голову, Миколаш улыбался и поднимался наверх, туда, где на этот раз его ждали.

Перед самой дверью Миколаш сбросил капюшон, обнажая изуродованную голову – скрывать ему нечего. Почти что нечего, оставались тайны, в которые посвящать в Дагорте следовало не всех, даже если те – чужаки, отрицающие местную культуру. И как прискорбно, что его секрет ведали именно местные, один из которых хоть и учёный, но всё же обычный человек, а второй – инквизитор. Закутать бы его в чёрный саван да поджечь на алом костре.

Когда Миколаш постучал в дверь, Эйлин прижалась к нему, оплетая собой руку и доверчиво склоняя голову. Неясно, где заканчивалось его тело и начиналось её, но ясность никакая и не нужна. Её взгляд протыкал кожу, а сухие губы негромко шептали, и в обрывках этих фраз он слышал родной дом. Такой далёкий, покинутый и давно обречённый.

Когда ему открыли дверь, Миколаш улыбнулся – и по уголкам губ пошли трещины.

Отредактировано Миколаш Мартенс (2019-09-14 10:45:44)