Виктор мягко набрал повод на себя, раздраженно прицокнув, когда беспокойная гнедая, фыркнув и дернув бестолковой своей головой, вдруг заупрямилась, тихо всхрапнув и взявшись с примерзским чавканьем, словно назло, топтаться копытами в вязкой грязи. Неохотливо и не сразу, но кобыла все же остановилась, благодушно замерев, когда он примирительно похлопал ее ладонью по крепкой шее, взлохмачивая вымокшую под дождем жесткую шерсть и окончательно ослабляя повод.

Начало Жатвы выдалось не в пример дождливым, буквально выдув с острова последние теплые дни летнего сезона и взамен щедро швырнув в лицо местному населению ветер, тучи, дождь и раскисшие вусмерть дороги. Из всего этого списка “немыслимых удовольствий”, дождь Виктору последние три часа досаждал сильнее всего, в частности тем, что был не дождем или ливнем, а той поганой, интенсивной моросью, от которой всякий раз болела голова, портилось настроение и одолевала непродуктивная хандра.

Вымокший и продрогший, он смахнул с шляпы скопившуюся дождевую воду и сдвинул ее к затылку, направляя присмиревшую гнедую к распахнутым воротам корчемного двора, мельком взглянув на до смешного нелепую и карикатурную, подсвеченную желтым фонарем вывеску, на которой аномально крупная, красноголовая птица с преувеличено важным видом восседала на спине выкатившей глаза не то такой же аномально большой кошки, не то больно уж мелкой собачонки.

Корчма “Тетерь и Лисица”, расположившаяся севернее основного тракта, в стороне от колейной, идущей в обход Золотого Леса дороги, практически ничем не отличалась от десятка точно таких же своих товарок: тот же бревенчатый дом в пару этажей; тот же истоптанный конскими копытами двор; тот же фонарь у входа; те же нелепые вывеска и название (обязательно, конечно, имевшие глубокий смысл для хозяев) и горячительное тут, поди, наливали точно такое же. Разница заключалась лишь в том, что находилось это место в больно уж странном отдалении от большой дороги, будто хозяева считали, что и без того измученному путнику стоит еще постараться, прежде чем найти этот затаившийся меж деревьев и кустов приют.

Ничего подозрительного, конечно.
Впрочем, не он выбрал это место.

Отдав гнедую на поруки хмурого конюха, Виктор обтер подошвы сапог о затертые ступени, счищая с них приставшую грязь и толкнул входную дверь, проскальзывая в протопленное, пахнущее свежими опилками и горячим из кролика помещение. Людей, как и предполагалось, оказалось немного, и никто на его появление даже бровью не повел – все внутри, несмотря на четвёртый час дня, было каким-то вязким и сомнамбулически-сонным.

Заняв пустой стол поближе к очагу, Виктор скинул с плеча тубус, сподобился снять шляпу и стянул с плеч влажное пальто, которое перекинул через спинку стула, по которой же медленно сполз ниже, вытягивая и закидывая одну на другую гудящие после длительной поездки ноги, складывая на груди руки и прикрывая глаза. Минуты не прошло, как совсем рядом юркнуло полное любопытства, юное создание – судя по паре кос, – женского полу. Виктор неохотливо приоткрыл глаз, без интереса рассматривая вытращившееся на него дитя, которое еще спустя минуту-другую куда-то прытко умчалось, стоило раздаться вдалеке женскому, зычному голосу.

В гордом одиночестве, впрочем, надолго его не оставили. На смену ребенку рядом нарисовалось создание иного толка: такое же юное, но уже вполне себе сформировавшееся и, – судя по вполне очевидным, шарообразным формам – абсолютно точно женское. Виктор открыл, наконец, оба глаза, приличия ради приподнимая взгляд выше и заглядывая в улыбчивое девичье лицо. Ну, прям, идиллия, как она есть: корчмарь, жена его и две лапочки-дочки; а казалось бы, что такое только в книжках да сказках каких бывает.

— Недобрая нынче погода. Зато у нас хорошо тут – тепло, еда сытная, постели, вот, только сегодня перестелили. Может принести вам чего?

— Ну, так и я не сахарный дождя бояться. Принеси “чего”. Прием пищи, говорят, дело полезное. Курить-то у вас тут можно, барышня?

Девица, не переставая гостеприимно улыбаться, кивнула, юркнув к стойке и вернувшись к нему с блюдцем, которое поставила на стол вместо пепельницы. Ну, хоть так.

— Вы верно ждете кого-то?

Не без удовольствия раскурив цигарку, он едва повел бровью, выдувая пряный дым ноздрями и мельком косясь на не поменявшуюся в лице девицу. Огрызаться на нее не было ни желания, ни повода, ни настроения, да и чужой интерес здравой рациональностью вполне объяснялся тем, что в отдаленном этом месте не так часто появляются новые лица. Но на вежливость и открытость Виктору ни настроения, ни разумения не хватало точно так же, как и на грызню.

— Может жду, может не жду. Я такой, знаешь, непредсказуемый, когда голодный.

Сухо и уклончиво обронил он, наблюдая за тем, как девица, зардевшись лицом и вняв очевидному намеку, чуть побледнела на эмоции, понимающе кивнув и деловито умчавшись к своим делам, оставив его в блаженном одиночестве.

“Кого-то” Виктор, впрочем, действительно ждал, до этого честно уплатив посредникам за мытарства, потому что в Коллегии его напару с его изысканиями послали бы в места весьма интересные. Он, конечно, мог бы обратиться и к Рейнарду, но в последнее время и без того слишком часто злоупотреблял расположением Золотой Руки, а посему пару недель тому назад прошел мимо Дома к докам, где дельцов разного пошиба, если уметь искать, водилось в не меньшем изобилии. Там же, в доках, он раскопал из-под винных бутылок старого-доброго Рябого Питта, который, услышав звон монет, забавно зашевелил усами, сменив датое буйство щербатой улыбкой, и уверил, что найдет ему толкового дельца в помощники, с оговоркой на: “правда, не факт, что совсем уж святого и честного, ваше умнейшество”.

Святых и слишком честных Виктор и сам не любил.
От таких было слишком много проблем и пыли.

На том, собственно, распрощались. И вот пару дней назад, улыбчивый Питт присылает ему весточку о том, что деньги он уплаченные отработал, дельца нашел еще какого, и что будет он ждать его там-то и во столько-то. Что там за делец такой златорукий Виктор, правда, так и не понял, получив только сведенья о инсектоидном не то имени, не то прозвище, и расплывчатое: “ну, рожа у него еще такая… смурная, в общем” – под которое подходила не то, что половина населения острова, а половина населения мира в принципе. И вот теперь он здесь, прибывший по нужному адресу, разве что, верно, с недурственным таким опозданием.

Виктор как раз закурил вторую, когда перед ним поставили тарелку с жаркое, графин с водой и корзинку с краюхой хлеба.

Собственно, сам интерес его сводился к целям личным и вполне эгоистичным, что в итоге стало тем самым краеугольным камнем преткновения, из-за которого он не рискнул запрашивать финансирование и помощь со стороны Коллегии. В последнее время его внимание привлек вопрос утрачиваемых знаний, которые буквально сгнивали в чужих частных коллекциях, воспринимаемые не бесценным достоянием светлейших умов, а некими занимательными диковинками с которыми их нынешние владельцы едва ли ознакамливались. С другой стороны, при учете собравшегося вокруг около-божественного бедлама и закономерного хаоса (какова ирония), его ратование за рассыхающиеся прахом пергаменты могло показаться некоторым придурошной блажью и оскорблением в адрес всех обиженных и ущемленных. Еще бы его волновала вся эта массовая истерия, но нет, душещипательное сочувствие отсутствовало в нем, как вид.

Докурить вторую Виктор успел. Приступить к трапезе – нет.
Стул напротив, чужой рукой сдвинулся с места с противным скрежетом.

“Да не такое уж и смурное лицо, видали и помрачнее ряхи”.

Сомневаться в личности расположившегося напротив человека не приходилось. От людей подобного (не совсем законного) рода деятельности всегда тянуло чем-то… эдаким. Виктору сложно было объяснить это интуитивное восприятие, да и, на самом деле, не так сильно он был уверен в своих экстрасенсорных способностях, зато в интуиции, вот, сомневаться, как-то не приходилось, и именно она, родная, прямо сейчас шептала ему о том, что в затерянных по кустам корчмах незнакомым людям несколько несвойственно подсаживаться за занятые столы, при наличии массы свободных.

— Муха, значит?

Сухо поинтересовался он, ложкой взбалтывая жирную пленку на жаркое и сглатывая вопрос про: “а почему, собственно, Муха?”. Сейчас это было несколько неуместно, но он обязательно оставит это на потом, больно уж резало слух. Представляться в ответ он не поспешил и не видел смысла, уверенный в том, что сидящий напротив человек прекрасно осведомлен о том кто он и откуда, если уж не во всех красках, то в общих чертах наверняка. Под чужим взглядом есть как-то перехотелось.

— Ну, хорошо, Муха. Пропустим реверансы и начнем, полагаю, с главного и животрепещущего, чего мне, как раз таки, не разъяснили.

Виктор вновь потянулся к портсигару, выуживая цигарку и чиркая спичкой.
Хорошо бы было найти компромисс, чтобы не обнаружить, что весь путь он проделал зря.

— Я человек простой и незатейливый, как понимаешь, и несметных сокровищ у меня в жизни не водилось. Материальных, я имею ввиду. Те что нематериальные, они вот тут, — Виктор пару раз стукнул себя пальцем свободной руки по виску и выдохнул дым в сторону. — А свою голову, понимаешь ли, я тебе не отдам – мне она нужнее, да и проку тебе с нее не будет. В должниках я ходить не люблю, потому что неясности предпочитаю конкретику. Посему мне хотелось бы понять, что я могу сделать для тебя в теоретическом дальнейшем, в оплату за помощь?