Дагорт |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Дагорт » Личные эпизоды » 10, месяц солнца, 1809 — лесное море
Лисандр & ВикторЕсли бы это было так, это бы ещё ничего. Если бы, конечно, оно так и было. Но так как это не так, так оно и не этак. Такова логика вещей.
История занимательной лесной прогулки, обмана, поисков и побега среди буреломов, поваленных деревьев и ведущих в никуда тропинок.
[icon]http://s3.uploads.ru/WKwzu.jpg[/icon]
Отредактировано Лисандр Пэйтон (2019-09-19 03:22:32)
Флегматичного разглядывая деревья, окружающие его со всех сторон, Лисандр обдумывает насколько высокую отметку в интеллекте он может себе поставить: примерно от морского дна до единицы. Иначе объяснить, для чего сокращать дорогу домой через малознакомый лес, попросту невозможно. Конечно, лес Рурк не то, чтобы страшный и опасный, это не Мифаго, в конце концов, с обитающими там тварями разных мастей. Рурк славится скорее своими травами, но запаса еды достаточно, чтобы не думать о подножном корме, следовательно, отравление ему явно не грозит. Даже восхищает то, как месмеры легко ориентируются во всех этих травах, да ещё основываясь на их свойствах создают потрясающие отвары.
Так, о чём речь шла? Ах да, он потерялся.
Конечно, это ещё не точно, по крайней мере, успокаивать себя в этом приятнее, нежели паниковать. Деревья вокруг кажутся подозрительно одинаковыми, а широкие тропки слишком просто превращаются в узкие, ведущие куда-то в буреломы, откуда явно не выбраться. Уж и не посчитать, сколько раз приходится повернуть обратно, лишь бы выехать на более-менее протоптанную дорогу, но велика вероятность обычных блужданий по кругу. Это в некоторой степени смешно, потому что охотиться ему приходилось не раз и не два, и подобных проблем ещё ни разу не возникало. Его первый опыт какой-то уж слишком неприятный.
От мыслей отвлёк внезапный звук, очень неправильный звук. Через несколько секунд приходит и осознание – то плач ребёнка. В целом, это скорее хороший знак, дети далеко от поселений не должны бегать, может, он совсем рядом от границы леса? Конечно, плач — это всегда печально, но, если причина только в том, что тот тоже заплутал, не так уж и страшно. Остаётся только отогнать непрошенные мысли о разнообразных страшилках, так или иначе завязанных на одиноких детях в лесу или детских голосах.
Хныкающий голос выводит их с Осколком и замученной долгой дорогой Трикс к относительно открытому месту под огромным, раскидистым деревом. Солнце мягко проходит через крону, создавая приятный глазам полумрак – отличное место для привала. И именно у корней дерева виднеется сжавшаяся фигурка ребёнка, бесконечно одинокая. Лисандр спешивается, и Трикс прыгает за ним, зашуршав в траве и сразу же распрямляя свои гребни – вся в ожидании скорого отдыха.
— Тише, тише. Ты потерялся? Я помогу, — Лисандр ласково улыбается ребёнку и подходит ближе. Трикс неожиданно беспокойно замирает, обнюхивая землю, но Лисандр не успевает среагировать, только заметить наполненное злой радостью лицо ребёнка, совершенно не заплаканного. А уже в следующее мгновение земля с треском и шорохом уходит из-под его ног, скользит и засыпает лицо всяким мусором. Падение болезненно до обиды от собственной же глупости; впрочем, синяков ему эта встреча тоже оставит немало, это явно.
Трикс с взволнованной трескотнёй спускается вниз, сшибая за собой ещё кучу земли и грязи, но её забота весьма трогательна. Если не считать недовольного ржания Осколка и неожиданного большого количества смеющихся голосов – от насмешки захватывает волной раздражения, которой не найти выхода. Так глупо повестись на детские слёзы! С другой стороны, как можно не помочь детям… кто же мог подумать, что в лесу всё же не стоит никому доверять.
Лисандр задумчиво смотрит на Трикс, вставшую на задние лапы с самым тревожным видом. С её помощью можно выбраться или же приказать ей напасть на людей сверху, но сколько их? Если слишком много, они могут нанести серьёзный вред зверю, всё же она ещё молода, да и яд сразу на всех не получится использовать. И потому Лисандр выбирает третий вариант:
— Не нападай. Следуй и вернись, как остановятся, — Лисандр хмуро смотрит на Трикс, отдавая приказы и искренне надеясь, что она его действительно поймёт. Всё же в их взаимоотношениях приказы помогают далеко не всегда, но тут его вина – слишком балует. И всё же Трикс слушается, выбирается из глубокой ямы, осыпав ему на голову ещё земли и веточек. Прекрасное место для могилы – Лисандру приходилось читать о странах, что выбирают такой ужасный способ проститься с мёртвыми.
С другой стороны, благо, что сюда не накидано углей.
Почти все его вещи в седельных сумках, с собой только оружие, без пороха про запас, да фляжка с водой. Не густо, но хотя бы от жажды помереть ему не грозит в ближайшее время. Греет надежда, что воры не собираются уходить слишком далеко, и Трикс скоро возвратится.
Впрочем, сидеть сложа руки ему тоже не по душе. Он, конечно, пробует, но без движения на дне глубокой ямы сразу накатывает жутью и безраздельным одиночеством. А потому, отпив немного воды, Лисандр пытается забраться вверх по земляной стене, но то и дело съезжает вниз вместе с липкими комьями, пристающими к одежде неприятными пятнами, благо, дорожный костюм самый простой и его совсем не жалко, в отличие от потраченного времени и сил.
Не сдержавшись, Лисандр громко выругивается, поминая проклятых богов самыми недобрыми словами, и пинает кусок земли. Сколько времени уже прошло? Десять минут? Тридцать? Два часа? Нет и малейшего представления, кажется, что каждая секунда тянется вечность, и само понятие времени слишком размыто в месте, где ничего не происходит. Ему же не придётся встретить в таком месте ночь?..
А пение птиц понемногу начинает раздражать.
[icon]http://s3.uploads.ru/WKwzu.jpg[/icon]
Все началось с придурка Коулсона и злополучного комода его покойной бабки. Коулсон всегда был персонажем двойственным и неоднозначным, хотя бы потому, что с одной стороны числился в категории тех, кого Виктор без зазрения совести звал “щенками”, но с другой стороны – входил в малое число тех людей, в присутствии которых Виктор старательно прикидывался ветошью. Это было чем-то сродни ожившего понятия о когнитивном диссонансе и не трудно догадаться, что это было не слишком-то приятно.
Главная проблема Коулсона заключалась в том, что при всем потенциале своего ума, он чрезмерно гиперболизировал собственные эмоции, из-за чего со стороны походил на раздражающе-жизнерадостного дегенерата. Другая же его проблема заключалась в том, что он искренне верил в то, что когда-нибудь станет Виктору другом. Наивный. Бабкин же комод в этой драме носил роль эпизодического посредника, которая свелась к тому, что в нутре именно этого допотопного плотницкого Франкенштейна Коулсон нашел рецепты самокруток своей бабки, которыми решил поделиться с Виктором.
Так что его отлучка из стен Коллегии по итогу имела целых три цели, одна из которых была краше другой: вспомнить о том, что такое тишина и покой; забыть о том, что такое энтузиазм Коулсона; и найти для месмерского щеночка пару-другую чудо-травок, чтобы тот смог сготовить курительную смесь в точности так, как бабка завещала. Последний пункт, стоит признать, при успешном исполнении, вполне себе смог бы перекрыть хоть каким-то позитивом эти несколько дней головной боли, перебежек и внеплановой игры в прятки (во всяком случае ничто не мешало Виктору надеется на лучшее).
С собой Виктор взял обстрадавшуюся по прогулкам Весту, и всего понемногу с расчетом на то, что ночевать им придется в лесу, ибо как показала практика: стоит ему заступить за городскую черту, как все напасти этого мира решают проверить его физическое и психическое самочувствие на прочность. Впрочем, пока что беды ничто не предвещало, а лямка рюкзака плечо особо не тянула. До Рурка они добрались в набитой сеном телеге, по пути слушая музыкальные свисты возницы, поблагодарив которого, Виктор спрыгнул на пыльную дорогу и сквозь поле принялся продираться к лесу, изредка окликая, то и дело забегающую вперед неугомонную кошку.
Несомненно, Виктор всегда чувствовал себя гораздо спокойнее в степных и холмистых местностях, но и леса (за редким исключением) его никогда особо не пугали – стоит соблюдать простые правила и ничего дурного не случится. Собственно, так было и на этот раз: пока он ползал под кустами в поисках нужных вершков и корешков, Веста самозабвенно болталась на каштановом стволу, терроризируя засевших в дупле белок. Ничего принципиально нового, просто монотонный и неторопливый процесс, во время которого можно поразмыслить о своем, чем Виктор и занимался.
Первые причины для беспокойства появились тогда, когда он услышал тишину – слишком продолжительную, а оттого неприятную. Не сказать, чтобы Веста была шумным зверем (сказывалась отчасти охотничья и в частности кошачья натуры), но Виктору никогда особо не требовалось целенаправленно присматривать за ней, чтобы быть уверенным в том, что она рядом. Вероятно именно поэтому в этот раз он сразу понял, что подруга дней суровых куда-то свинтила без спроса, что раньше замечалось крайне редко: в равной степени она могла либо заиграться в грозу птичьего рода, либо же найти что-то не слишком приятное.
Выпрямившись и с мрачным видом поправив сползшую на лоб шляпу, Виктор отрывчато засвистел, внимательно осматриваясь по сторонам. Реакции не последовало, что насторожило еще сильнее. Не то чтобы его девочка была примером исключительной дрессуры (она компенсировала недостаток воспитанности исключительным умом и покладистостью), но обычно возвращалась по первому зову или, как минимум, давала себя увидеть, чтобы сразу же умчаться дальше по своим кошачьим делам. На этот же раз знакомая носастая морда показалась из плотного кустарника справа лишь минут через семь-десять и, судя по всему, была чем-то немало обеспокоена: подойдя ближе принялась тереться о ноги, дергать за штанины и заглядывать в глаза, а стоило ответить на ее взгляд, как она, то и дело, оборачивалась туда, откуда пришла. Виктор присел рядом, накрыв рукой загривок, пальцами зарывать в мягкую шерсть.
— Хочешь что-то показать мне, девочка? — Веста приподняла голову, издавая горлом нечто среднее между басовитым урчанием и чем-то отдаленно похожим на мяуканье, а после поднялась, обошла его кругом, отошла в сторону кустов и обернулась, переминаясь с лапы на лапу. — Ну, раз ты настаиваешь, то идем. Не могу же я отказать такой даме.
Веста, постоянно оборачиваясь и проверяя рядом ли он, в итоге вывела его к тому, что издалека показалось оврагом, но при ближайшем рассмотрении оказалось ямой. Примечательным было еще и то, что трава вокруг была изрядно примята, нечеткой дорожкой многочисленных следов уходя куда-то дальше в чащу. Для ловушки на зверя работа была слишком неаккуратной даже на его неискушенный охотой взгляд, да и какого зверя в такую ловить? Разве что какого-нибудь наивного, туповатого, и желательно слепого. Тогда может какие-нибудь контрабандисткие махинации с бесконтактной передачей товаров из тех, о каких он слышал от Меченого? Может, но сомнительно – опять же слишком грязная и очевидная работа. Впрочем, долго метаться в догадках не пришлось. Веста подошла к яме и уселась на ее край, смотря то на Виктора, то на что-то на дне.
В итоге все сделалось еще более интересным и настораживающим, ибо со дна на него пялился никакой не зверь, а изрядно извозившийся в грязи и крайне хмурый юноша, явно раздосадованный своим положением.
— Интересные нынче у молодежи развлечения пошли. Такие таланты кругом, а их в землю зарывают. И куда ж это ты интересно подкоп роешь, копатель?
Виктор не без ехидцы усмехнулся, совершенно не смущенный ни чужим смурным лицом, ни собственной бестактностью, ни даже отсутствием у “копателя” копательных инструментов. Отсутствие ответа с той стороны, к слову, его тоже ничуть не расстроило, но вопросов, говоря откровенно, все равно было много – все-таки не часто ему доводится видеть неких юношей сидящих на дне ямы вырытой посреди леса, – посему от упражнений на остроумие стоило перейти к более конкретной части диалога.
— Ты кто такой будешь-то?
— Лорд Пэйтон.
Виктор чуть нахмурился, пожевал губами и задумчиво глянул на Весту, словно та могла дать ему ответ. Политика и дворянство явно не были тем, в чем он был хорош; ни политическая обстановка, ни светское общество не волновали его настолько, чтобы он хотел разобраться в деталях. Несомненно, он знал про королевское семейство и пару, более или менее, приближенных к трону родов, но уж в том кто там кому был сыном-сватом-братом разбираться не спешил – ему подобные тонкости ни к чему. Тем не менее, какова вообще была вероятность того, что отрок знатного рода будет с видом наиглупейшим сидеть в яме средь леса без коня и без свиты? Не то чтобы конь и свита были обязательными атрибутами уважающего себя аристократа (Виктор, опять же, в этом ничего не смыслил), но, тем не менее.
— Ага, а я красотка Марлен из “Разбитого Сердца”, как же.
Виктор хмыкнул и хотел было задуматься над тем, как помочь этой юной жертве обстоятельств, кем бы он ни был, как вдруг мироздание решило, что его лимит удачи на сегодня исчерпан.
Впрочем, ничего нового в этот славный денек.
Рыхлая почва под его поставленной на край ногой резко ухнула куда-то вниз, решительно потащив его следом по грязи, корням и камням, чтобы в итоге прижать к земле, на несколько мгновений вышибив из груди весь воздух. Вот ведь дрянь какая. Раздышавшись, Виктор медленно сел, хрустнул позвоночником, нащупал рядом шляпу с которой стряхнул комья грязи, и только надев ее на голову удосужился глянуть на – теперь уже, – собрата по несчастью, который держался и смотрел на него в ответ так, что действительно угадывалось в этом что-то великосветское. Все так же сидящая наверху Веста, кажется, смотрела на него, как на идиота – Виктор чувствовал этот ее взгляд, полный сомнения в его разумности (не то, чтобы это было точно, но временами во взгляде этой кошки действительно мелькало слишком много осознанности).
Что ж, проституткой Марлен из “Разбитого Сердца” он от всего этого явно не стал, а вот паренек, возможно, действительно не врал. Интересно все складывается, ничего не скажешь.
— Всегда мечтал взглянуть поближе на настоящего лорда. — С видом самым невозмутимым, Виктор обтер руку о штаны и протянул ее для рукопожатия. — Виктор Гроссерберг, ученый Коллегии.
Отредактировано Виктор Гроссерберг (2019-09-20 14:24:28)
Лисандр замирает, когда раздаётся шорох – он ждёт Трикс, судьба которой беспокоит всё больше, но вместо этого слышит голоса. Точнее один единственный голос, говором совершенно не похожий на те, что раздавались ранее. Запрокидывая голову и невольно прищуриваясь, Лисандр видит чьи-то очертания, совершенно ему незнакомые; больше всего взгляд цепляет шляпа. С такого расстояния приглядеться сложно, но то, что Семеро посылают ему редкостного засранца, сомневаться не приходится уже с первых слов.
Колкость остаётся без ответа, просто потому, что соревноваться в остроумии нет ни желания, ни сил. Опять же даже с накатившей волной антипатии не стоит забывать, что этот в шляпе наверху, возможно, его единственный шанс выбраться из этой ямы, если Трикс всё же не вернётся в ближайший час. Который, в общем-то, проводить на дне ямы никакой охоты нет. И замаячившая саркастичной тенью надежда придаёт сил вести себя спокойнее и вежливее, как ему всегда и подобает.
Вопрос невольно настораживает, и Лисандр выдерживает паузу, прежде чем ответить. Его род любят в народе, и не просто так, но вместе с тем врагов среди аристократии не счесть, один Берриганы сколько своих гнёзд свили что в Морионе, что в Дагорте. И, конечно, люд как простой, так и занявший более важные должности, имеет свою лояльность. Честный ответ может как спасти его, так и закопать в этой яме навечно; после недолгих колебаний решено не лгать.
— Лорд Пэйтон, — отвечает он, огибая своё имя и точную принадлежность к этому роду. Стремление узнать имя незнакомца задыхается в накатившем возмущении. Ирония – это прекрасно, одно из тончайших и острых оружий, придуманных человечеством, вот только на сегодняшний день как-то слишком много издевательств обрушивается на многострадальную голову. Броня вежливости трескается от нестерпимого желания ответить не то чтобы колко – зло.
Впрочем, этого не требуется; раньше, чем на ум приходят подходящие слова, реагирует тело: приходится быстро отступать к другому краю ямы, почти что вжимаясь в твёрдую землю спиной, лишь бы не стать жертвой нового обвала. На его голову вновь сыпется земля, и приходится прикрывать её ладонью за неимением лучшего; перед его взором пыль и мусор, что невольно заставляют слезиться глаза. Приходится несколько раз моргнуть, чтобы восстановить зрение, а заодно осмотреть рухнувшего почти что под ноги человека, подрастерявшего свой лоск в грязи, но не утратившего прыти.
Незнакомец выше его, и шляпа только добавляет разницы; небольшой, казалось бы, но голову всё равно приходится поднимать. Больше всего остального цепляют зелёные глаза – неожиданно ясные и цепкие, пусть тень шляпы и приглушает цвета. Лисандр запоминает этот взгляд – и уже никогда не забудет.
Невольный собрат по несчастью не похож ни на аристократа, ни на лицо духовное, ни на мастера, привыкшего к тяжкому труду, но и на обычного крестьянина или охотника тоже. И едва тот называется, всё (относительно облика) встаёт на свои места: да, пожалуй, именно так может выглядеть учёный. Небритый, потрёпанный, с отвратным характером и внимательным взглядом. От этого веет облегчением: Коллегия кажется несколько далёкой от любых интриг, по крайней мере, едва ли точит на него зуб.
Лисандр улыбается и протягивает руку в ответ, пожимая. Трещины в его броне залатаны.
— Лисандр Пэйтон, сын Киллиана Пэйтона, — представляется он, и в его голосе мягкость и дружелюбие. — Вы тоже любите зарывать свои таланты?
И разжимает ладонь, отпуская.
Ирония не сквозит интонациях, это попросту непозволительно, но легко угадывается. Лисандр оставляет за собой право на небольшую отмашку после всего выслушанного, впрочем, злость более не гложет. Теперь они действительно собратья по несчастью, застрявшие в одной яме, и едва ли у учёного с собой есть подходящие инструменты, чтобы выбраться. Маячивший наверху зверь, едва угадывающийся с такой глубины, не походил на кого-то, способного или летать, или сделать из себя живую верёвку.
Как ни посмотри, перспективы у них не то чтобы не радужные, их попросту нет. Единственная надежда – скорое возвращение Трикс; мысли о ней вновь наполняют тревогами. Вздохнув, Лисандр усаживается на часть корневой системы, уродливыми отростками торчавшей из земли. Он уже весь безнадёжно измазан грязью и пылью, едва ли земляные пятна на штанах как-то ухудшат положение. Вокруг пахнет невысохшей землёй, и это тяжёлый, неприятный запах, к которому приплетается вонь прелой листвы – впитавшегося естественного компоста.
Лисандр смотрит на Виктора, потому что смотреть-то особо не на что. На проститутку (проститута??) тот совсем не походит, по счастью, но однозначных выводов вот так сходу строить тоже нельзя. Не то чтобы Лисандр сильно разбирается в подобных вопросах – как-то и не приходится. Определённо не «красотка Марлен», а вот это уже немного печальнее. Впрочем, откидывая всю ершистость, порождённую опасениями и усталостью, нельзя отрицать и некоторого интереса. Ему почти не приходится иметь дел с Коллегий, и слышать о ней можно самые разные вещи. Очень смутно представляется, чем именно господа учёные занимаются за высокими стенами. Целый день сидят и о чём-то думают? Ставят опыты? На чём или на ком?
Сейчас не время и не место, но любопытство невольно гложет, да и чем ещё заняться? Он пробовал взобраться прямо по земле наверх, но ничего не вышло. И потому он спрашивает, откидываясь спиной на земляную стену:
— Позвольте поинтересоваться: что учёный из Коллегии делает в лесу?
[icon]http://s3.uploads.ru/WKwzu.jpg[/icon]
Отредактировано Лисандр Пэйтон (2019-09-29 03:41:38)
Виктор смотрит прямо и смотрит внимательно, прикрытыми тенью глазами цепляясь за линии-черточки юношеского, аккуратного лица, по въевшейся под кожу привычке подмечая малейшие, не сильно-то бросающиеся в глаза детали. Он видит чужой интерес, чувствует его нематериальное прикосновение к своей скромной (нет) личности и даже не пытается ни одернуть, ни отвернуться, лишь уверенно, не отводя глаз, сжимает в пальцах чужую ладонь и едва усмехается уголками губ, отчего мелкие шрамы на его лице натягиваются тонкими, выбеленными нитями. Пожалуй, это останется в его памяти одним из весьма экспрессивных в своих деталях знакомств.
— Можно сказать и так, мессер лорд. Ведь зачастую случается так, что корм моим талантам прячется на дне многовековых храмов-могильников.
Он чуть склоняет голову к левому плечу и ослабляет хватку, еще несколько мгновений продолжая карикатурно-сладко улыбаться, что на фоне оброненных слов выглядит едва ли уместно. Впрочем, они с этим юным созданием еще не настолько близки, чтобы вдаваться в детали собственных, стоящих на грани запретного изысканий (да и, к тому же, вряд ли это юное создание сможет в полной мере заинтересоваться и оценить его труды), но так просто проигнорировать эту крайне остроумную и весьма завуалированно поданную шпильку в свой адрес он тоже не смог. Такой молодой, но уже с клыками.
Отстранившись и избавив нового знакомого от своего пристального внимания, Виктор поднял голову, рассматривая флегматично устроившуюся едва ли не у самого края обрыва кошку, которая, свесив вниз массивные лапы, уложила на них голову, задремав. Хотелось бы, конечно, обиженно поджать губы и прицокнуть на это форменное безразличие, но он вовремя себя одернул, понимая, что в данной ситуации толку от Весты мало. Само собой, она умный и сообразительный зверь, но глубокое самосознание в ней все же отсутствует, ровно так же, как и исключительная самостоятельность. Так что единственное, что ей остается – ждать и стеречь.
Задумчиво поскребя пальцами по подбородку и медленно обведя окружающее пространство изучающим взглядом, он закономерно пришел к выводу о том, что, в целом, деваться с этого дна им некуда. Не то, чтобы это его пугало или угнетало (у него в жизни случалось и нечто куда более неприятное), но неприятный осадок все же имел место быть. В конце концов, он может и думал задержаться, но не предполагал, что задержаться придется настолько. Рурк не был местом для увеселительных променадов, так что не факт, что их найдут быстро. Впрочем, не факт, что их вообще найдут – место находится на недурственном удалении от проторенной тропы.
Наверное, можно было бы попробовать взобраться наверх с помощью торчащих из земляных стенок корней, но его акробатическо-атлетические навыки далеки от эталонного идеала, да и развлекать высокородного господина картинами своих неудач (а без них, как известно, ни одно дело не делается) как-то не шибко хочется. Да и не факт, что вся эта затея с корнями выгорит, только время зря потратит, а потом, поди, еще и взмокнет от усиленной активности, что при учете скорого наступления прохладной ночи вообще не очень умно. Все же больше чужой глупости, он не любит выставлять в свете идиотизма себя лично, а начни он тут скакать, как взбесившийся павиан, подобного восприятия со стороны явно не избежать.
Занятый собственными измышлениям, новый виток чужого интереса он замечает не сразу, а когда все же замечает, то по первой даже не подает вида, занявшись ревизией рухнувшего рядом рюкзака, аккуратно сложенные вещи в котором, естественно, за время падения смешались в хаос пойми что. Да и, в конце концов, ни к чему ему кошмарить загадочными взглядами исподлобья молоденьких юношей благородных кровей? Портить отношения с товарищем по несчастью тоже было бы не самым умным решением.
— М?
Виктор нашаривает в рюкзаке кисет с курительной смесью и облегченно выдыхает, поняв, что ничего не рассыпалось, что было бы крайне обидно. Смысл вопроса доходит до его отвлеченного другими делами ума не сразу, а когда доходит, то вызывает очередную бледную улыбку на губах. Столько возможностей и вариантов для язвительного ответа, что крайне сложно выбрать что-то одно. Вместо того, Виктор пожимает плечами и садится верхом на рюкзак, вдумчиво скручивая себе цигарку, раскуривая ее и выдыхая пряный дым ноздрями. Хотя бы что-то хорошее на фоне этих незваных приключений.
— Ученый из Коллегии искал тут кое-какие травы для своего скудоумного коллеги, а лично я – сбежал от толпы идиотов, чтобы отдохнуть от ежедневного гомона этого высокоразвитого, столичного курятника. В конце концов, если я ничего не упускаю, лес место свободное и приходить сюда может кто угодно и когда угодно, не так ли?
С задержкой, флегматично отзывается Виктор, прикрыв глаза и продолжая окуривать все вокруг горьковато-пряным дымом. Язвительность как-то сама собой отложилась до лучших времен (успеется еще, с его-то нравом), да и ни к чему ему точить ядовитые зубы о невинного человека. А ведь мог бы и пошутить про то, что явился, мол, чтобы украсть какое-нибудь заплутавшее дитя для проведения запретных экспериментов. Виктор хмыкнул на эту нелепую мысль и приоткрыл глаза, взглядом натыкаясь на, судя по всему, выпавший из бокового кармана рюкзака бархатистый, перетянутый серебряной нитью мешочек.
Раз уж они тут встряли, то почему бы, собственно, и нет?
— Слыхал ли когда-нибудь, мессер лорд про ведьмовские гадания? — не смутившись резкой переменой разговора, поинтересовался Виктор и высыпал в ладонь грубовато выполненные, пестрящие картинками карты, огладив верхнюю из них большим пальцем. Истлевшую цигарку он не глядя вдавил во влажную землю, сплевывая в сторону травянистую, приставшую к языку горечь. Мессер лорд, может чего и слыхал (а может и нет), но слово “ведьмовские”, судя по выражению глаз, его недурственно так покоробило, набожный что ли он до одури? — В этом нет ничего такого, что запрещала бы матерь Церковь и Семеро, так что не стоит так волноваться. И нет, я обычно не начинаю с подобного свои знакомства, но раз уж мы с вами попали в западню, почему бы немного не развлечься.
Виктор пожимает плечами и неторопливо раскуривает вторую, взявшись тасовать карты в руках, раскидывая их в разные части колоды, переворачивая и неторопливо перебирая да смешивая. Это его антинаучное, очень странное увлечение, корнями уходящее достаточно глубоко, чтобы можно было назвать его в этом просвещенным. Карты нравятся ему хотя бы потому, что они в равных долях честны и бесчестны, и не существует никакой единой меры для оценки ими сказанного: они могут солгать тому, кто им верит, и открыть истину заядлому скептику. Виктора, пожалуй, это всегда забавляло, несмотря на то, что временами такие практики не доводили до добра особенно чувствительных и суеверных.
Не утруждая мессера лорда лишними телодвижениями он сам подошел ближе, опустившись рядом на корточки и вытянув руку с колодой вперед с немым предложением.
— Она не кусается, мессер лорд, просто прикоснитесь к колоде. Если хотите, конечно.
Виктор обнадеживающе улыбнулся, наблюдая за тем, как чужая рука аккуратно прикоснулась к рубашкам. Никаких магических вспышек, божественного света или развернувшейся под ногами бездны. Лес продолжал тонуть в своем шумном молчании, пока Виктор лениво рассказывал про нехитрые правила и то, что попробует ответить на пару или может быть даже тройку четко сформулированных вопросов, точнее не так – отвечать будут карты, а он просто будет переводить с их языка.
Он мог бы спросить о чем угодно, но в итоге, задал самый избитый и почему-то излюбленный большинством вопрос.
Про любовь. Как банально.
Виктор равнодушно пожимает плечами, вновь перебрав колоду и раздвинув ее в пальцах тесным веером, предлагая выбрать одну из семидесяти восьми одинаковых, перевернутых рубашками вверх карт. Когда выбор сделан, он делает и свой тоже, вытягивая крайнюю справа карту, после чего убирает колоду в карман, переворачивая ладони с выбранными ими обоими картами. Шестерка пентаклей найденная лордом, и выбранная им Императрица. Не так уж и дурно, как могло бы быть, пожалуй.
— Вы найдете свою любовь. Не знаю когда, но должно быть достаточно скоро – может через месяц, а может быть и через год. Императрица ведает умеренными, осознанными чувствами, которые обычно заканчиваются успешным браком, который выступает благодатной почвой для будущего рождения наследников. Шестерка же являет собой изобилие, комфорт и благоприятность задуманного. Вопрос только в том, для кого эти узы будут комфортны? Возможно, что и не для вас вовсе, мессер лорд, а для вашего окружения. Это хорошее сочетание, достаточно доброе, но с большой вероятностью своего бремени – может быть так, что в своей любви и браке вы будете счастливы, а быть может это станет вашей тяжбой, принятой из расчетливости и для достижения неких целей.
Карты он вкладывает обратно в колоду, вновь принявшись тасовать ее, но судьба, в итоге, решает так, что на сегодня вопросов достаточно.
Виктор слышит раздавшееся над головой протяжное шипение и знакомый, похрустывающий треск, мгновенно прерываясь и вскидывая голову, но со своего места видит лишь раздраженно ходящий из стороны в сторону хвост своей подопечной и вздыбившиеся пластины на ее крупе, отливающие в кровянисто-алый. Хаос его разберет, что там такое нарисовалось на верхах, но это “такое” кошке явно показалось не слишком доверительным, или незнакомым, или ненадежным – вариантов было множество и все из них могли быть верными, а могли быть в корне ложными; без взгляда со стороны не разобраться, а со дна смотреть затруднительно по вполне объективным причинам.
— Веста, нельзя, — жестко одергивает Виктор. Кошка обделяет его вниманием, пластин не опускает и все так же прижимается к земле, готовая броситься на незримого гостя, но хвост ее все же приходит в состояние покоя, что уже само по себе говорит о том, что она его услышала и приняла его пожелания к сведению. Стерва меховая. Виктор фыркнул, туша очередной окурок и повернулся к лорду. — Там наверху кто-то есть. Возможно, какой-то зверь. От людей обычно больше шума.
Вы здесь » Дагорт » Личные эпизоды » 10, месяц солнца, 1809 — лесное море
