Как и вчера утро начинается с молитвы. Как и все дни до этого.

Они с Ригуром приходят первыми, до всех прихожан, приветливо здороваются со священником и усаживаются на лавку. Благоговейна тишина нарушается лишь редким скрипом дерева, но даже этот звук органичен в соборе. Закрывая глаза, Лисандр пропитывается божественной мощью собора, позволяя полумраку окутать себя в самые мягкие покрывала.

Ему вновь снятся киты. Они плывут над головами, низко опуская свои хвосты, но даже так расстояние до них невообразимо. Когда они плачут, сердце снова пронзает колкой болью, но на этот раз он выдерживает, провожая их взглядом. Откуда-то он понимает, что они зовут его, зовут за собой, и оттого так больно, но ему не сдвинуться с места – первый же шаг даётся с трудом. Ему хочется крикнуть, хочется попросить их подождать; когда последний кит медленно растворяется вдали, земля под его ногами крошится, покрываясь сетью уродливых трещин. И вместе с шаткой землёй он падает вниз – в пустоту.

Лисандр содрогается, вместо одеяла его накрывает холодным потом. Сон нельзя назвать кошмарным, но ему почему-то всё равно страшно: события ночи не стирает началом нового дня. Как воспоминания, этот сон преследует его второй день, добавляя новых переживаний и отнимая ещё больше сил.

Только не в соборе.

Смятённую тревогами душу накрывают спокойствие и умиротворение, она стремится ввысь к высокому потолку, затерянному в полумраке. Горести и страхи никуда не уходят, ведь зачастую именно они собирают столько народу, обращающих свои мольбы о помощи богам; и он не исключение. И всё же эмоции более не терзают разум, позволяя благословенной тишине воцариться не только снаружи, но и внутри. Его окружает запах благовоний – такой приятный и родной.

Народу приходит всё больше; с некоторыми Лисандр здоровается, но очень сдержано и чаще всего молчаливым кивком – ему не хочется говорить. И потому он радуется началу службы, но не со злым облегчением, что избавлен от внимания, а с просветлевшим лицом, внимающим каждому слову священника. Ему не удаётся прогнать все свои мысли, но сейчас все проблемы не кажутся такими уж неразрешимыми и, самое главное, они не лепятся в одну огромную, нависающую тяжким грузом; размышлять в соборах всегда приятнее, исчезает любая суетливость.

Когда служба заканчивается, и они поднимаются, Лисандр краем взгляда видит Виолетту, мгновенно её узнавая; он поворачивается к ней, сталкиваясь взглядами. Не улыбается, не кивает, не выдаёт ни одной эмоции, просто разворачивается и покидает главное здание, но не уходит. Вместе с Ригуром они обходят соборы, что посвящены Семерым: каждый по очереди, не задерживаясь больше необходимого и старательно, но мягко обрывая любые попытки с ним поговорить. С его лица не сходит лёгкая, просветлённая улыбка, когда он приветствует священников по своей воле и когда ему приходится отвечать другим.

Лисандр молится Отцу об отце, он просит сил и ясности разума, чтобы тот мог исполнить свой долг перед семьёй и перед народом. Он ждёт того дня, когда перед ликом Отца будут возноситься новые клятвы.

Лисандр молит Матерь благословит их земли плодородием и просит цветения пустоцветов в этом году; выражает надежду, что с её помощью яд растворится быстрее. 

Лисандр возносит молитву Деве, желая её советов в любви и привязанности.

Лисандр просит у Старца мудрости в принятии грядущих решений, просит благословить их род на верные поступки.

Лисандр обращается к Воину, чтобы тот не позволил их рукам ослабнуть, а клинкам затупиться; он просит силы.

Лисандр благодарит Старателя за помощь ремесленникам в подготовке к скачкам и просит покровительства их людям.

Лисандр склоняется перед Неведомым.

В последнем соборе они задерживаются больше других. Лисандр невольно тянется к цепочке, выуживая на свет серебряный сосуд, и крепко сжимает его в пальцах. Закрывая глаза, он неистово молит Неведомого, и в просьбах его почти что отчаяние.

Он просит сберечь его семью, всю, пусть и такую разную, небольшую и разрозненную в самом своём сердце. Лисандр обращается к духам предков, засевших в перьях Неведомого, прося и за отца, и за дядю; надеется, что они подтолкнут братьев друг к другу, позволив воссоединиться. Но больше остального он желает защиты всей свой семье, даже если они погрязнут во внутренних конфликтах – все они одной крови.

Он просит защиты не только для них.

Лисандр обращается и к Неведомому, и к другим духам; его мысли обращены к тем, кто ушёл в Пустоту. Он знает четвертых, и желает вернуться каждому из них.

Он молит за Клиффа, верного сына Церкви и доблестного инквизитора, уже спасшего однажды людей от Пустоты. Напоминает духам своего рода, что Клифф добрый и близкий друг Пэйтонам и достоин и их защиты.

Он молит за Илая, преданного сына Церкви и истового инквизитора, озарившего светом своих костров столь многих еретиков. Илай больше не часть Берриганов, у него нет семьи – и Лисандр просит у своей.

Он молит за Рейнарда, безжалостного разбойника и весёлого шулера, стараниями которого немало душ уходят к Неведомому. Пусть так, но Рейнард ещё и верный друг, и наставник для него; его жизнь драгоценна.

Он молит за Виктора, саркастичного учёного и блестящего писателя, языку которого сложно не внимать и новых встреч так приятно ждать. Пусть его вера не так ярка, но Лисандр делится светом своей, когда просит за него.

Лисандр не знает, может ли сила Неведомого уйти в пределы Пустоты, но надеется. Он просит Неведомого не только сберечь их, но и вернуть в Дагорт обратно, не оставляя в лапах Пустоты. Единственная смерть, которой они достойны в потрескивании дерева и в зареве бушующих костров – в плаще Неведомого.
[status]praise the death[/status][icon]https://i.ibb.co/NKB1Zgm/llll.jpg[/icon][sign]miserere mei, deus[/sign]

Отредактировано Лисандр Пэйтон (2019-10-05 16:47:22)

Открывая глаза, Лисандр видит алтарь Неведомого; он не меняется в лице, что остаётся таким же одухотворённым, но в глубине глаз таится невольная боль. Лисандр простит бога о помощи, но снизойдёт ли тот до просьб? Боги помогают ему, оберегают, но будут ли они так же милостивы к тем, кто уходит в Пустоту по собственной воле отдаваясь в её власть? Пустота меняет разум, а иногда – саму человеческую суть, и сила её кажется неоспоримо огромной. И всё же – Лисандр в это искренне верует – меньше божественной мощи Семерых.

Он прячет дар Акрана за высоким воротом, расслабляя пальцы – они отзываются напряжённой болью. Это ничего, боль всегда рядом с ним, спутница, что надёжней жены. Выпрямляясь, он пропускает других людей, тепло им улыбается, но мысли уже слишком далеко от храма – они всё ещё там, в Пустоте. Это место кажется таким пугающе отвратительным. Это то, от чего им всем предстоит избавиться, и Лисандр приложит все свои силы ради этого, неважно, чем придётся жертвовать.

Собираясь покинуть собор, он видит Виолетту – и сразу узнаёт, даже со спины. Все важные мысли неожиданно увядают, оставляя место истовому желанию с ней заговорить, так давно им не приходится видеться! И, погружённому в заботы со скачками и делами на полях, ему не найти времени на доброго друга. В сравнении с прошлым годом меняется слишком многое, но даже этого не объяснить, не рассказать всего – не на виду у других за масками кровных врагов.

Ригуру приходится ускорить шаг вслед за Лисандром – они обходят комплекс, перехватывая Виолетту уже на улице, совсем недалеко от главного здания. Лицо Лисандра – застывшая маска холодной любезности, пропитавшая каждое слово приветствия. Склоняясь, чтобы приложиться к изящной руке в приветствии, Лисандр шепчет, почти не размыкая губ: «на закате, где всё началось». Он не позволяет себе и секундной задержки, оставаясь в рамках этикета. И они вместе покидают собор, перекинувшись парой ничего не значащих фраз, и расходятся по разные стороны. Сегодняшний день обещает быть более насыщенным, а это значит – вытягивающим последние силы.

× × ×

Море никогда не молчит: сегодня оно шепчет, подбираясь пенистыми волнами к сапогам, завывает к себе. Пахнет солью, что оседает на губах, пахнет водорослями, кровью окрашивающих бухту, затерянную между скалистых берегов. Кровью окрашивает и закатное солнце, низкое и тяжёлое, уставшее за день, но всё равно ласкающее воду рассеянными лучами. Вода так красиво отражает небо.

Вода – это и есть небо.

Лисандр лежит на песке, устроив за спиной седельную сумку, и голубые глаза его обращены к волнам: они завораживают. В голове удивительно пусто, но даже исповедь закрадывающиеся мысли слишком ленивы, слишком бездеятельны – в противовес последним дням. Блаженное отупление расслабляет, и это почти позабытое тихое счастье, что не тронуть ни отцу, ни приезжим, ни аристократам, ни принцессе. Сегодняшним вечером отец забирает часть забот себе, и Лисандр сбегает – малодушно, ребячески, никому не сказав. Проблем не должно появиться: все подготовлены тщательно, и несколько часов без юного лорда не сыграют никакой роли. В последние дни Лисандр везде, участвует в каждом деле; если его нет в одном месте, легко понять, что он погружен в заботы в другом – и так по кругу.

Столько лет проведя в Дагорте Лисандр привыкает к их моде, его наряды в большей мере отражают столичную жизнь, не редлартскую. Иногда он почти чужой в своём родном городе, окружённый преданными людьми и семьёй. Почти всегда – это ранит в самое сердце. И сейчас он отступает от громких нарядов и вычурных украшений: на нём белая рубаха, заправленная в коричные штаны, предназначенные для верховой езды, да простые сапоги ниже колен. Плотный коричневый жилет лежит рядом на песке – совсем его не жаль. В свободной одежде и ощущаешь себя немного свободнее.

Ветер треплет его волосы, и в этом самое нежное прикосновение, что он испытывает за последние годы. Море – это бушующая стихия, безжалостно уносящая жизни стольких людей, забирающая их в дань за возможность бороздить глубокие воды, и ни одна душа не уносится к Неведомому. Безмерная жестокость – ужасающая и завораживающая. Лисандр знает морской нрав, но сейчас оно кажется таким ласковым, убаюкивающим своей песней, и невозможно не тянуться к этому спокойствию. Это – всё, что он хочет на самом деле.

Мира и покоя. Крепкой семьи, не разделённой распрями, тревогами и смертью. Счастливой жизни в Редларте под сенью его великого отца.

Это так невыполнимо много. Слишком – ему не расплатиться.

Но сейчас – только сейчас – в этом мире единения с первородной стихией о плохом не думается вовсе. Кажется, его сознание уносится вместе с волнами в глубокую бездну к левиафанам, но страха совсем нет. Стать бы ему солёной водой, омывающей берега. Стать бы ему ветром, порывисто облетая мир. Стать бы ему кем-то, кто не он. Так совсем не грустно, так – хорошо.

Тихое ржание коня тревожит душу, выводя из хрупкого равновесия так быстро. Поворачивая голову, он видит, как приближается Виолетта, и едва заметно улыбается. Знал, что она придёт, и эта уверенность грела весь день. И сейчас в груди разгорается огонь – не тот, что сжирает плоть язычников, но тот, что разводишь морозными вечерами, ища уюта.

Глупая птичка, что подружилась со змеем. Глупый змей, что не кусает птицу.

Лисандр не поднимается, не бросается к леди, раскланиваясь и осыпая комплиментами. Между ними – беззаветная простота, что не ждёшь среди аристократов, наполненных желчью. Он улыбается, взъерошенный ветром и согретый солнцем – и в этой улыбке сквозит что-то ребяческое, открытое. Жизнь безжалостна к юным, неопытным душам, ожесточая своими уроками, но здесь, в небольшой бухте, они от неё прячутся, позволяя беспечной юности расцвести в закатном огне.
[icon]https://i.ibb.co/r7RGPmd/qqqq.jpg[/icon][status]бездна звёзд[/status][sign]море омывает шрамы[/sign]

Отредактировано Лисандр Пэйтон (2019-10-06 22:53:50)

Лисандр негромко смеётся, наблюдая за Виолеттой: в ней нет непринуждённой лёгкости, свойственной редлартским наездницам, но это по-своему мило. Она одета так просто, отринувшая все изыски дорогих тканей и вычурные украшения, необходимые, чтобы подчеркнуть богатство своего рода. Нельзя сказать, что именно простота красит её: кажется, Виолетта в любом виде очаровательна, и каждый раз по-разному. И ему нравится открывать все эти грани её красоты.

— Милорд готов побыть принцессой на несколько минут, коль такова цена, — весело прищуренные глаза сияют голубым – не пасмурное небо отражают, что свойственно последние дни, но лазурь чистого моря. С Виолеттой ему легко – кто бы мог только подумать! Если отец узнает, насколько у него близкие отношения с одним из Берриганов…

…это разобьёт ему сердце. Думать об этом не хочется: не здесь, не сейчас, не в компании Виолетты. Это малодушно, слабовольно и просто трусость – сбегать, укрываться, притворяться. Но разве в последнем не вся его жизнь?

Рядом с Виолеттой слишком сложно сосредоточиться на плохом. Потому что в её зелёных глазах он теряется, потому что разбросанные по её лицу веснушки – самое милое, что есть на этом свете. Это ведь совсем не по-аристократически – солнечные поцелуи вместо ровной бледности. И оттого ещё привлекательнее.

Шёпот обжигает сильнее солнечных лучей, и по шее бегут невольные мурашки. Пусть Виолетта говорит дальше – негромко, наклоняясь к нему и смеясь. В её смехе – молодой ветер и разбивающийся о берег прибой.

Они не видятся друг с другом столько долго! Их редкие встречи за прошедший год, наполненные теплом и привязанностью, вызывают немало горечи от необходимых расставаний. И каждая новая встреча пробуждает большую жажду, разжигает желание встретиться вновь.

Дожди и половина солнца настолько насыщены на события, что времени на безопасную встречу не находится; дела погружают в себя с головой, не позволяя тосковать. И вот сейчас, в её компании, накатывает невольная тоска – несколько часов счастья разобьются о необходимость разойтись. Играть свои роли и дальше. Лисандр взваливает на себя слишком многое и уже не знает, как это отпустить.

Отпускать Виолетту не хочется ещё больше.

В ней – безмятежность юности, которую у него отнимают. Холодные стены учтивости и приличий растворяются на этом берегу, уступая место беззаветному «ты», простым словам и звонкому смеху. Только здесь и сейчас он может быть собой без всяких «но», без оглядок на прошлое; под песком они хоронят столетия ненависти между их семьями.

Отец всю жизнь учил его иначе. Он учил, что дядя – плохой человек, предавший семью и не заслуживающий и капли жалости; Хэмиша нельзя назвать плохим, он – запутался, но выстрадал милосердие. В золоте его глаз сокрыто слишком много боли – одному не вынести. Отец учил, что Берриганы и Хогги их враги, но насколько это истина? Мелания иная, как и Виолетта. Они молодые представители своих семей, и в их силах положить конец всему.

И всё же, глядя на Виолетту, ему хочется думать не об этом: не о будущем, не о перспективах, не об их семьях – только о ней. Когда его дружеская привязанность успевает проникнуть в сердце так глубоко, сжимая почти до боли?

Ему и правда больно. И так хочется успокоить эту боль.

Вместо ответа Лисандр тянется к Виолетте; сухие пальцы скользят по нежной щеке. В мягких цветах заката её глаза кажутся глубже, и Лисандр готов в них утонуть, едва их губы соприкасаются. Он не закрывает глаз, потому что хочет видеть; хочет смотреть, открывая своё сердце.

Перед Виолеттой он давно снимает шлем, а она проделывает бреши в его доспехах. И сейчас они с треском рассыпаются в труху, обнажая до неприличия, но есть ли до этого какое-то дело? Ему так хочется быть собой, а не тем, кем приходится постоянно в угоду или защиту.

Его поцелуй – щемящая нежность, а в ней безмерное отчаяние. Его обязанности, его долг и его страхи сковывают чугунными цепями, и из них уже не вырваться – не стоит и пытаться. В отчаянии своём Лисандр тянет Виолетту за собой, потому что не знает, как иначе. По-другому просто не умеет.

Ему знакома любовь к семье; к кайнуру; к лошадям; к преданным людям; к друзьям. Всё это разные грани, и все они бледнеют в миг тревожного и упоительного единения. Снедаемая тревогами душа робко трепещет; в его груди холод страха и тягучая слабость – это не похоже на счастье, но почему тогда так светло?

Этот поцелуй – до безумия правильный, в нём нет неловкости и смущения. Губы Виолетты мягкие, тёплые, и вся она – объятая солнцем. Чайки пронзительно кричат над ними, а море гулко шумит, подбираясь к их ногам, но кажется, что всё это - шум в его голове от бурлящей под кожей крови.

может быть так, что в своей любви и браке вы будете счастливы, а быть может это станет вашей тяжбой