Дагорт |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Дагорт » Игровой архив » 2, месяц дождей, 1810 — давно забытые жертвы
Лисандр Пэйтон & Хэмиш Пэйтон & Стоундружелюбие можно изобразить — вот с умом, к сожалению, такой фокус не пройдет
Семья всегда прежде всего. Отдельные члены семьи способны ради неё на многое: убийства, предательства, ложь. Но бывает так, когда на всё это готова семья, чтобы избавиться от этого самого «отдельного». Или, быть может, всего лишь делает вид.
Жизнь в Дагорте – испытание. На стойкость, осторожность, сообразительность, хладнокровие – и Лисандр, казалось, к этому готовился, но в четырнадцать так легко переоценить свои возможности! Он обжигался, оступался, но, несмотря на это, упрямство всегда вело его, позволяя не падать духом, учиться на ошибках и двигаться вперёд. И лишь одно постоянно кусало его, распространяя по телу горечь вместе с ядом, ведь и змеи от него не защищены – его дядя. Дома-то его за родственника и вовсе не считали, сводили на нет любые упоминания, подтирали остатки памяти, позволяли о нём знать лишь в назидание, как пример предателя, того, кем нельзя становиться. Помнится, в детстве одолевало любопытство – а какой он, Хэмиш Пэйтон, где сейчас находится? Со временем любопытство растворилось в презрении, умело взращённым отцом, а о дяде как-то стало забываться.
Пока, внезапным змеиным броском, до него не доходит насмешливое «видел Хэмиша Пэйтона – просто обезьянка в клетке».
В Дагорте не стоит верить слухам и позволять ядовитым словам проникать до самого сердца, но в тот раз Лисандр не справился, забыл самые простые правила. Отрицание и злость довольно быстро сменились растерянностью и… тоже злостью, но уже другого рода – ведь колкость оказалась самой настоящей правдой. Ещё юный, только взрослеющий, Лисандр в тот момент преисполнился таким презрением, какого не испытывал даже со слов отца. И в довольно резкой манере высказался при приятелях и неприятелях, впрочем, тоже, что Хэмиш никакого отношения к роду Пэйтонов не имеет очень давно. Уже тогда, глубоко внутри, он понимал, что это не совсем так, но отчаянно старался в это поверить.
На время это почти получилось, но с годами, как-то незаметно, многие вещи стали подвергаться вопросам и мысленно оспариваться – он рос и просто верить становилось мало. Нет, авторитет отца по-прежнему оставался незыблемым, но теперь ему хотелось не просто брать что-то за истину, а понимать. Почему-то жизнь как-то разом стала сложнее, непонятнее и противоречивее. Иногда действительно гораздо проще не думать лишнего. Вот только почему-то за последний год мысли чаще возвращались к Хэмишу одновременно с раздумьями о долге и о доме, который поглощала Пустота. Что может сподвигнуть человека покинуть родовое гнездо, где тебя любят (это под сомнение как-то и не ставилось) и заботятся, где твоё место и призвание? Почему кто-то из Пэйтонов оказался каким-то развлечением, и знал ли об этом отец? Наверняка знал, разве маркиз может позволить себе не знать, что происходит в столице? Становилось как-то неприятно от того, что отец недоговаривал, но, с другой стороны, можно понять – почему, так что Лисандр не злился.
А понять всё-таки хотел.
Найти дом оказалось совсем не сложно, он уже подключал друзей к тому, чтобы разузнать правду, но на этот раз самолично встретился с Эдвином Дэбро, не собираясь прикрывать своё желание за чужими спинами. Возможно, так стоило сделать изначально, но что оглядываться на прошлое? Звучит ироничнее, чем хотелось бы.
Дэбро мгновенно вызывает антипатию, и сложно так сходу разобраться: из-за своего вида и манер, или из-за того, что держит одного из Пэйтонов взаперти. Хочется подробно расспросить его о случившемся, но Лисандр себя останавливает – лучше разузнать обо всём от самого Хэмиша, нежели от хитрого коллекционера (кто вообще использует людей как экспонаты?). Всё, что ему сейчас требуется, попасть в такое время, когда не будет никого другого, и, потратившись, ему удаётся этого добиться – маленькая, но ничего не значащая победа, которая может и не окупиться.
Мысли витали самые мрачные.
Под стать им и погода – тёмные тучи нависли над столицей, грозя в любой момент разразиться обильным дождём, но пока сдерживались, словно чего-то дожидаясь; в такую погоду – плащ необходимый атрибут. Лисандр привык гулять по городу не слишком выделяясь, не выставляя знаки своего рода напоказ, чтобы не привлекать лишнего внимания представителей враждебных семейств, но сегодня от этого правила отступил. На рукавах его синего камзола – серебряные змеи, опоясывающие рукава; плащ по краям вышит тонкими, обвивающимися аспидами, почти незаметными, если не разглядывать, и закреплён фибулой, тоже в виде символа его рода. В конце концов, это почти семейная встреча.
Ему не занимает много времени добраться до дома коллекционера или просто время так незаметно летит за тяжёлыми мыслями, опутавшими разум. Когда он спешивается, сердце начинает биться быстрее, его гулкие удары отдают в голову, а пальцы слабеют – Лисандр едва не выпускает поводья. На первый план предательски выходит «а зачем это всё»? А не проще ли вернуться обратно, просто забыв о человеке, который некогда мог называться Пэйтоном? Смалодушничать, отступиться, но зато не волноваться и вообще не думать ни о чём тревожащем? И тут же взбунтовалась вечная спутница его упрямства – злость на самого себя. Он что, всерьёз обдумывает вариант струсить и уйти? Как отвратительно.
Скрипнув зубами, Лисандр оставляет своего коня, убедившись, что о нём позаботятся, и поднимается наверх – в конце концов, он купил своё время, незачем растрачивать его впустую на сомнения и просто глупости. И всё-таки в самый последний момент он медлит – в башне перехватывает дыхание. Неужели он действительно сейчас встретится с Хэмишем, покинувшим их семью так давно, с предателем и трусом? Упрямство подсказывало, что волноваться должен совсем не он, но иначе почему-то не выходило – невозможно представить, что его ожидает. Он совсем не знает этого человека, казалось бы, собственного дядю.
Собравшись с духом, Лисандр заходит внутрь и несколько неловко останавливается перед золотой клеткой в самых смешанных чувствах – до последнего не верил, что такое возможно. Он даже не сразу обращает внимание на людей, настолько его впечатлила и сама клетка, и комната, буквально созданная для экспоната. Для птички в клетке, но никак не змеи. И лишь спустя несколько мгновений замечает другого человека по одну с ним сторону клетки, бросая на него недовольный и неприязненный взгляд – он, кажется, договаривался. Впрочем, своих претензий не озвучивает, пока что, слишком взволнован и заинтересован тоже – подходит ближе к клетке, наконец увидев за прутьями его.
— Хэмиш Пэйтон? — интонации неожиданно вопросительные, хотя какие могут быть сомнения? Благо голос не столько взволнованный, сколько спокойный, сосредоточенный, но Лисандр уверен, рашхасы подери, что во взгляде у него всё равно всё читается. Тяжко взять себя в руки, потому что думает совсем не об этом: разглядывает Хэмиша, внимательно, запоминая черты его лица, невольно сравнивая с отцом, поражаясь тому, насколько же они различны, не только по внешним своим признакам, но даже осанка, взгляд – всё другое. Кажется, когда-то ещё он видел портреты дяди, но уже совсем не помнил его облика, и сейчас тот оказался сюрпризом. По какой-то причине ожидалось увидеть чуть более худшую копию отца, а не совсем другого человека: носящего имя их рода, но совершенно незнакомого, и все рассказы о нём как-то разом померкли.
— В последнее время скука совсем меня замучила. Как бы не пришлось включать её в некролог. — весело усмехнулся Хэмиш, закручивая пальцами усы и взвешивая книгу в кожаном переплёте на ладони. Эта книга появилась в библиотеке пару лет назад. Носящая на материке дурную славу, она пересекла океан вместе с другими — живыми — с теми, кто испугался слухов и отправился на край света наперегонки с попутным ветром. Хэмиш и тогда считал, что даже для Эдвина это крайне рискованное приобретение, а теперь всё чаще подумывал о том, чтобы разорвать её и сжечь, пока не нагрянула Инквизиция. Что-то Хэмиша останавливало: он привык называть это «что-то» нездоровым азартом.
— Ты знал, — откуда ж Стоуну знать — что эта книга проделала долгий путь? Раньше она была жемчужиной коллекции Эльмунда Вилькинса из Ульвинда, а потом сменила ещё нескольких хозяев. Удивительное совпадение — всех их находили убитыми спустя несколько недель после этого чудесного приобретения. А одного из них и уговорили этой книгой. — Хэмиш выразительно цокнул языком, — Размозжили череп металлической гравюрой на корешке.
За весельем спряталась тревога — это началось после смерти отца. С тех пор Хэмиш изрядно потерял в весе, стал раздражительным и порывистым, перестал относиться к гостям с прежним почтением. Посетителей у него стало меньше и среди них — почти все чужаки. Хэмиш был рад этому: чужаки почти никогда не спрашивали, по кому он скорбит.
Хэмиш скорбел незаметнее прочих, но некоторые всё равно умудрились замечать. Скорбь по отцу — трижды проклятому упёртому барану — могли упустить люди из числа мелкой знати, слишком упивающиеся своим мнимым могуществом, увлечённые натуры, да в общем-то мог кто угодно, кроме Стоуна. Стоун — голодная дворняга, такие как он берут след быстрее любой охотничьей гончей. Такие как он хорошо чуют перемены в чужом расположении духа, готовые впиться клыками в руку — стоит только занести её для удара.
Хэмиш относился к Стоуну с уважением, какого заслуживает любой расторопный слуга. И всё же, у него были причины бояться: за его жизнь и за свою. Слишком много опасных тайн они оба прятали под носом у Церкви. Слишком много даже для двух человек.
Ещё с раннего утра, задолго до рассвета небо над Птичьим Домом налилось свинцом. Тяжёлые грозовые тучи, пришедшие отуда-то с моря, из всеобъемлющей Пустоты, быстро обняли Дагорт со всех сторон. Даже поднявшийся штормовой ветер не смог сдвинуть их с места и просто гонял вдоль побережья, стращая детей и птиц громогласным громом, а взрослых — порывами, гнущими старые деревья. Буря приближалась: любой мало-мальски здравомыслящий смог бы это почувствовать.
Буря приближалась и Дагорт беззащитной девой раскинулся перед ней. Что же, эту историю Хэмиш относил к разряду самых грустных: помощи королевству ждать было неоткуда — все рыцари сложили головы ещё у ворот высокой башни, так и не добравшись до дракона.
Хэмиш промолчал. Стоун и сам знал, что время принесло Дагорту одни лишь неприятности. Из окон всё ещё пахло гарью: ветер доносил до Птичьего Дома пепел, который, возможно, когда-то был чьей-то кожей, плотью или костями. Действия Церкви трудно было осуждать и Хэмиш не осуждал, не имея на то никаких прав. Но чем сильнее Пустота пережимала Дагорту горло, тем чаще Хэмиш чувствовал себя...посторонним. Он жил в своём собственном замкнутом мире и мог лишь наблюдать, не принимая участия в событиях, проносящихся мимо как пыль на грандиозных летних скачках.
Хэмиш соскучился по дому. А вот дом едва ли соскучился по нему самому.
Он обратил свой взгляд к книге. Пожелтевшие на краях страницы были обожжены в нескольких местах и Хэмишу вдруг стало жаль, что книга не может рассказать ему никакой истории кроме тех, что изложены на её страницах. И чудовище на гравюре не скалилось — усмехалось, смотря на Хэмиша с немым превосходством.
Он знал не всё. Но знал многое и колокольчик, свидетельствующий о приходе гостя не заставил его удивиться.
Гостевая комната встретила посетителя полумраком, больше свойственным вечеру, а не началу дня. Стоун затаился в тени, неподалёку от двери, по ту же сторону от клетки что и гость. Хэмиш же нехотя поднялся со своего кресла, на котором полу-лежал поперёк, свесив ноги с одного из подлокотников, а в другой упираясь спиной. Его белая одежда, сшитая из атласной ткани помялась в рукавах, но Хэмиш так и не обратил на неё внимания. Он не оторвался от книги, пока не подошёл ближе к прутьям и не захлопнул её с треском, как если бы хотел отомстить ей за насмешку.
— Ошибки быть не может. — несколько скучающе ответил Хэмиш. Плащ, растрепавшийся после подъёма по лестнице почти полностью открыл лицо гостя. Хэмишу не потребовалось много времени, чтобы узнать в нём знакомые черты: отцовские черты.
Комната быстро наполнилась призраком его гордыни, раздутой до размеров взрослого цитавруса и отличавшей его среди прочих дворян. Эта же гордыня его и погубила.
Хэмиш бросил на Стоуна косой взгляд, ожидая от него совета. Но что, в самом деле, может знать деревенский мальчик о жестоком мире высокородных? Только то, что он сам ему рассказал. Только это. И Хэмиш готов был зааплодировать Киллиану стоя: посылать племянника, чтобы показать ему как низко может пасть знатный человек — поистине жестоко.
— Полагаю, причина этого визита не в том, что я слыву хорошим рассказчиком.
Он сидел подле Хэмиша, смотря и внимая каждому его слову. Вряд ли бы Пэйтон мог найти еще более преданного и внимательного слушателя чем Стоун. Да, не всегда понимал слуга, что говорит ему господин, но оттого не сбавлял интереса к любому слову. Он пытался не только понимать что говорит Пэйтон, но и догадаться, что кроется за этими словами. Его благодетель ни раз ему говорил, что в высшем свете за обычными словами может скрываться совсем иной смысл. Понять эту игру Стоуну пока было очень сложно, но он усердно учился.
— Могу позвать тех, кто развлечет вас. Если пожелаете. — но этого господин сейчас не желал. Он говорил не мало и Стоун уже научился за ленными словами находит истину, порой даже угадывать некоторые желания. Не всегда. Но он пытался. Сейчас же он видел, что в Хэмише что-то изменилось. неуловимо чуял это недавнее изменение, подгадывал его в жестах, словах, взглядах. Его господин был хорошим обманщиком, но Пёс чуял - что-то не так. Однако не мог понять, что именно. И хуже того не понимал, что было виной изменениям.
— Не знал. — Стоун с сомнением взглянул на книгу. - Мало металла и веса. Это должен быть сильный человек. Или высокий. Хотя говорят, что убить можно чем угодно. Мне говорили, что даже листом можно кровь на горле пустить. Врали, думаю. Но можно запихать дист в глотку, тогда человек задохнется. Зачем - не знаю. Есть другие вещи ими проще. Даже в вашей комнате - мужчина обвел комнату рукой. - Очень много вещей. если знать как. - под маской Стоун улыбнулся. Он знал. И это играло скорее на руку Пэйтону. Пёс никогда не кусал руку его кормящую. Он не был дураком.
Господин молчал, отвлекаясь на свои мысли. Стоун некоторое время следил за книгой, а затем отвел взгляд к окну. Промозглая серость покрывала небо грозясь разродиться не то дождем, не то ливнем. Пёс любил такую погоду. Когда на небе хмарь, люди меньше обращают внимание на что-то помимо своего тепла и тяжелых капель. Им плевать на все, а мысли их занимают теплая постель и горячий ужин. В такую погоду приятно думать, что где-то есть место, где тебя если не ждут, то обогреют и накормят. Приятно знать, что ты там нужен.
— Я слышал, на рынке говорили — немного неуверенно начал мужчина, пытаясь позабавить своего господина — Что недавно Вильрота, который с бородой к вам приходил, Жаннет со скандалом выгнала из дома. Шума стояло на всю улицу. И Вильрот в одном исподнем стоял все пытаясь лицо закрыть. - по правде, Стоун не слишком то понимал почему эта новость так радовала моложавых сплетников в хороших одеждах. Но они смеялись так заливисто и глаза их так блестели, что слова их Пёс запомнил. Хоть даже не представлял кто такая Жаннет. Ему просто хотелось порадовать Хэмиша. Хотелось осторожно погладить господина по руке, но приковаться к другим он боялся. Не понимал, когда это уместно. Не научили в детстве, а жизнь не очень то учит сантиментам.
Колокольчик оповестил о том, что к господину пришел очередной гость. Мужчина поднялся и шагнул в тень возле двери. Стоящий рядом вазан парой скрашивал его досуг, когда гость говорил о чем-то скучном и был слишком толст, для того чтобы напасть первым. В такие моменты мужчина с удовольствием блуждал взглядом по причудливому узору. Сейчас же он смотрел на вошедшего пристально. Гость был молод, возможно самонадеян. Стоун поймал взгляд юноши. Псу не нравился этот взгляд. На незнакомца он смотрел настороженно, напряженно и недоверчиво. Был бы настоящим псом - зарычал бы прижав уши к голове. Взгляд опустился ниже и зацепился за узоры на одежде. Мужчина удивленно приподнял взгляд отмечая, что род к которому принадлежит его господин имеет какое-то отношение к юноше.
Доверия это не добавило.
Стоун перевел взгляд на Хэмиша. Взгляд слуги говорил одно - "Я не доверяю мальчишке". Так уж вышло, что у Стоуна вообще никогда не было пиетета перед родственниками. Да и что вообще в таких связях может понимать человек, убивший собственную мать?
— Прошу Вас воздержаться от резких слов и движений, дорогой гость. — Стоун чуть поклонился незнакомцу — Благодарю, за понимание. — ему не нравилось звучание фразы, не нравилось ее длина и смысл. Не нравилось кланяться этому юнцу. Но уговор есть уговор. Он относился с почтением к гостям господина, хотя часто они этого не заслуживали. И тихо радовался тому что маска скрывающая нижнюю часть лица отлично могла прятать презрительную ухмылку.
Словно мало сбивающего с толку первого впечатления, но Хэмиш поражает ещё сильнее: ведёт себя совсем не как экспонат, скорее, как человек, к которому пришли в гости, а он и не ждал, а потому недоволен, выглядит незаинтересованным, скучающим. И богато одетым; будто бы это не он в клетке, а наоборот, это Лисандр находится по ту сторону. Остатки самоуверенности растворились в растерянности – будто бы и не наследник маркиза пришёл, а маленький мальчик, забывшийся и не знающий, что нужно говорить. И всё же эта растерянность длилась недолго, но не из-за собственных заслуг в самоконтроле – Хэмиш поднимает взгляд, смотрит внимательно, и его взгляд меняется, он уже совсем не скучающий, это…
у з н а в а н и е
Хочется отшануться – безумный, непонятный порыв, который удаётся перебороть. Вместо этого Лисандр продолжает наблюдать, сравнивать, изучать – теперь он хочет запомнить этого человека, оставить оттиск его образа в своей памяти, не решив ещё даже толком зачем. Неожиданно приходит понимание, что презирать и ненавидеть какого-то человека, о котором только слышал и только нелицеприятное, совсем не относится к встрече реальной, словно это два совершенно разных образа. Его дядя, презираемый Пэйтон, бросивший свою семью, променявший её на клетку, и Хэмиш Пэйтон, стоящий сейчас так близко, казалось, только руку протяни. Вместо этого Лисандр стягивает капюшон с головы, оправив небрежно плащ – простое, то такое необходимое сейчас действие, чтобы немного отвлечься. Собраться с мыслями.
Не получается. Всё, чем он накручивал себя столько лет; всё, что говорил сам себе перед тем, как решиться на поездку; всё, что продумывал перед тем, как подняться; всё это – вылетело из головы. Лисандр не помнил, когда последний раз так нервничал, и это поражало. Почему его вообще должно всё это волновать, не ему же приходится в клетке сидеть? Не он же презираемый отступник, верно? Он желал появиться здесь как лорд, как будущий маркиз – перед тем отбросом, предателем и пленником, в коего превратился этот связанный с ним по крови человек. Но… может, в том всё и дело? Перед ним просто человек, вид которого совершенно не отторгал. Почему-то в мечтах представлялось всё иначе, но как именно он сейчас и сам не вспомнит.
Казалось, его начало немного потряхивать, и пальцы сжались в кулаки – попытка привести себя в чувство, буквально взять себя в руки, благо под плащом рук не видно. Он ведь пришёл не просто так, Хэмиш не совсем прав – ему нужен рассказ. Его ведь привело сюда желание понять, почему так вышло, почему Хэмиш предпочёл клетку семье – неужели в кругу родных может быть так плохо? Конечно, Лисандр не раз слышал рассказы о неважном обращении в семье, об отвратительных отношениях, построенных на насилии и доминировании без капли любви, но некоим образом не мог соотнести это с собственной. Просто какая-то дикость.
От мыслей отвлёк приглушённый за тканью голос откуда-то сбоку, и Лисандр невольно перевёл взгляд на незнакомца, коего заприметил по входу. Если изначально тот на посетителя слабо смахивал, то теперь стало очевидным, что это какой-то слуга, может, охранник, чтобы Хэмиш не сбежал? И при этом следивший, чтобы никто слишком близко не подбирался к клетке и не пытался достать до «экспоната»? Вполне разумно, хотя нарядить могли бы и более прилично. Лисандр кивнул, показывая, что услышал – заговаривать не хотелось, боялся, что голос ему изменит от волнения, выдаст слишком многое. К тому же он сомневался, что сможет держаться в рамках требований, потому что обиды – за семью – и резкие фразы никуда не исчезли.
Начиная злиться сильнее, Лисандр порывисто двинулся вперёд, собираясь заговорить, но также резко замер и закрыл приоткрытый рот, передумав. Не зная, как вернуть стройный порядок мыслей, в эмоциональном раздрае, ему хотелось просто спросить в лоб то, что его волновало, вылить всё, как ушат холодной воды, но неожиданно он засомневался – а имеет ли он право вмешиваться в отношения его отца и дяди? Только сейчас он понял, что совершенно не готов к тому, что Хэмиш может просто отказаться с ним разговаривать, а заставить его едва ли получится, да и не хотелось. Он уже и сам запутался, чего именно хотел. Возможно, не зря он сюда не приходил всё это время.
— Моё имя – Лисандр, — наконец представился после недолго молчания, прокрутив в голове все варианты от титулов и упоминания отца до такового вот простого. Хэмиш ведь и так его узнал, понял, кто перед ним, к чему лишняя шелуха слов. Ситуативно накатила внезапная усталость; перегорел, будто лампочка какая. Даже не смешно. Одно хорошо – голос выровнялся, стал не таким резким, более глубоким и спокойным. Лисандр вгляделся в глаза Хэмиша, насколько это возможно в полумраке – всегда цеплялся за эту деталь внешности больше остального. Понимал ли тот, к чему этот визит? Хорошо, если да, потому что Лисандр уже не очень.
Недолгое спокойствие также резко сменилось новой волной раздражения: на отца, что невольно втянул в эту тёмную историю, взращивая неприятие к дяде с детства; к Хэмишу, что являлся причиной всего и сбивал с толку; к самому себе, что не мог толком определиться и взять себя в руки, повернуть разговор в нужное русло, да, Семеро, просто начать его; на этого сторожа, глядевшего пристально и недобро – и так с трудом удавалось сосредоточиться, а тут ещё этот взгляд. Его то ли изучали, то ли уже мысленно убили – не охранник, а разбойник с большой дороги. Тревожно и неприятно.
— Не могли бы Вы оставить нас наедине? — хоть Лисандр и старался не выказывать своего раздражения, но говорил всё равно несколько отрывисто, желая как можно скорее избавиться от ненужного зрителя, лишнего здесь и сейчас. Да и к чему ему греть свои уши на чужой беседе? Понимая, что одной лишь просьбы явно окажется мало, Лисандр добавил, впрочем, не поменявшись в интонациях. — Я заплачу.
На последних словах Лисандр перевёл взгляд обратно на дядю, оставаясь нахмурено-серьёзным. Пусть цель не в этом, но эти короткие фразы помогли немного прийти в себя, будто бы для толкового разговора необходимо разогреться. Теперь ему казалось, что его раздражение не сбивает с толку, а наоборот направляет, стоило только осознать его причины.
В Лисандре — так он представился — заговорила молодость. Глядя на смятение, которое обуяло его, Хэмиш вспомнил и самого себя в этом возрасте: в возрасте, когда мир рушится, чтобы быть отстроенным заново.
— Не каждый вопрос можно решить деньгами, мой дорогой племянник. — неожиданно серьёзно ответил Хэмиш, хотя во взгляде его залегли дикие смешинки. — Или влиянием, помноженным на хорошо подвешенный язык.
Он принял предупреждение Стоуна спокойно, коротко кивая ему в знак одобрения. От Лисандра, впрочем, этот жест едва ли ускользнул.
Время, отпущенное на разговор по душам тем временем утекало сквозь пальцы. Хэмиш взвесил книгу на ладони ещё раз и отложил её в сторону, на столик подле решётки. Ему жизненно необходимо было прикоснуться к чему-то материальному и крепкому, чтобы ощутить под ногами почву и хотя бы малую уверенность в собственной позиции — в отрицании собственного заточения — а потому Хэмиш опустил на прутья ладонь и прошёлся от одной стороны к другой, собирая кожей идеально гладкий металл.
Медленно расхаживая вдоль, он продолжил:
— Большая часть лордов полагает, что вес в обществе важнее всего прочего. Большая, но не все: твой отец, например, не из таких и я выставил бы себя круглым дураком, не признав этого.
— Хотя это не отменяет его отвратительной заносчивости в иных вопросах.
Лисандр, бесспорно, был сыном своего отца: вспышка, последовавшая за этим лёгким уколом не заставила себя долго ждать, но Хэмиш не обратил на неё и доли внимания, какой она заслуживала. Вместо того он обратил свой взор на другое: в первые минуты Лисандр растерялся — он не был готов ни к разговору, ни к насмешкам, взращенным на пустом месте. А значит, дела обстояли совсем не так, как Хэмиш то изначально себе представил.
Он хмыкнул в усы, признавая промах — на своих ошибках следует вовремя учиться.
— Стоун останется. — жёстко отрезал он, останавливая себя на полушаге и отстраняя от прутьев ладони. Это вышло так резко, как если бы Хэмиш обжёгся об открытое пламя. Так и было: пламя, взвившееся во взгляде Лисандра заставило его усомниться в необходимости этого разговора. Он прочёл в этом пламени любопытство — ещё одну блажь недолгой юности.
Ныне настали сложные времена и любопытство совсем утратило свою ценность. Оно стало опасным — думая об этом Хэмиш вновь вспомнил запах пепла. Сколько бы Церковь не пыталась скрыть эту вонь ладаном и смесью душистых трав, вонь оставалась собою навеки. Как и подонки, ложащиеся в могилы оставались подонками там, под защитой яблоневых кущ.
Настроение Хэмиша изменилось быстро. Вообще-то, он давно перестал следить за ним и не пытался выдать себя за кого-то иного. Он всегда был порывист, как штормовой ветер и не изменил своим привычкам сейчас. Его оценивали: о да, Хэмишу это было известно прекрасно. Но даже сидя в тени клетки он не прятался, а лишь наоборот — выставлял себя напоказ.
Этого ведь хотел Эдвин? — зло подумал Хэмиш, но внешне стал веселее сошедшего на сушу моряка.
— Будь у меня дети, в самом деле, я и тогда доверял бы ему больше, чем им. — громко заявил он, отворачиваясь к окну и сцепляя за спиной руки. Ветер принёс с собой прохладу, развевая атласную ткань и Хэмиш с большим удовольствием глотнул свежего воздуха, прежде чем снова обратиться к Лисандру.
— Столько кинжалов находят беззащитные спины, дорогой племянник, что впору даваться диву. — Хэмиш загнул пальцы, словно и вправду пересчитывая. — Знай твой отец где ты находишься, принял бы он это за предательство?
Слова прозвучали жестоко, но голос Хэмиша на деле остался бесцветным и то — при всех тех богатых цветах, что он постарался придать ему внешне. На самом видном месте, припорошив свою речь грубой насмешкой над собственной семьёй, он спрятал всё: глубокую горечь и боль неминуемого поражения.
А потом, Хэмиш заставил себя повернуться, подставляя ветру не лицо, а спину:
— Спрашивай.
Поза его наполнилась уверенностью, но кончики усов задрожали, выдавая душевное волнение.
Одно качество встречал Стоун часто у тех, кто приходил к его господину - уверенность в ценности денег. Все они верили, что звенящая монета будет им пропуском куда угодно, что с помощью не они могут купить любого. Богатеи смешно полагались на силу золота, а когда сталкивались с такими как Стоун удивленно моргали и не понимали, почему обещания богатств не трогают наёмника. Им было невдомек, то их кровь стекающая по клинку намного ценнее серебра. Диких зверей не закидаешь медью. Они знают лишь вкус крови. Понимают лишь законы леса. Чтут только право сильного.
Мужчина усмехается под маской и тихое хмыканье может услышать юноша. Колкие темные глаза смотрят на гостя с насмешкой. Здесь и сейчас Пёс смотрит на Лисандра с превосходством, как победитель смотрит на проигравшего. Он не покинет Хэмиша до тех пор, пока господин сам этого не прикажет. Да и в этом случае останется у двери. Чтобы успеть вмешаться, в случае чего.
- Мне не нужна ваша кость, дорогой гость. Оставьте ее себе... кгхм - мужчина чуть хмурится, вспоминая сложное слово смысл которого он так до конца и не понял - пожалуйста. - Стоун не всегда понимал, зачем загромождать свою речь таким количеством мусора. В разговорах высокородных его было всегда в достатке. И всегда можно было сказать намного проще. Чем-то они напоминали ярких птиц. Красивые, с необычным пиром, а на кус неотличимы от простой курицы.
Господин произнес свою волю и наемник посмотрел на него с благодарностью и преданностью. Он не заслуживал такого доверия. Хэмиш знал историю Стоуна, знал, кому тот возносит молитвы. Меж тем доверял больше чем местным слугам. Пёс не понимал почему, мотивы этого человека всегда вызывали только вопросов не давая ни одного ответа. Не понимал, но ценил, словно зеркало возвращая все что получал.
Стоун внимательно слушал все, что говорили Пэйтоны. С интересом отмечая, что этот юноша и впрямь родственник господина. было непонятно, зачем он сунулся тогда сюда. Пёс слышал, что говорили люди. Слышал о Пэйтонах, о сыне предателе, о ублюдке. Но как не пытался, так и не смог понять, что такое ужасное совершил его господин. Отчего его семья возненавидела его? Если верить дугим историям, то семья это люди которые любя тебя, которые всегда поддержат... Хотя оглядываясь на свое прошлое, видя отношение к господину, Стоун не верил в эти россказни.
Но зачем юнец пришел к тому, кого ненавидел?
Ответ был очевиден. Как и то, что молодым свойственна самонадеянность и гордость. Стоун себя помнил. Лисандр пришел совершить зло. Нахмурившись, Стоун сделал шаг ближе к клетке и замер, не проявляя более никакой агрессии. Он не сводил свой взгляд с юноши, готовый в любой момент кинуться наперерез. Наемник медленно сжимал и разжимал пальцы в перчатке. На ладони горел знак Мнимого, успокаивая, говоря: "Ты успеешь. Я дал тебе дар. Ты быстрее этого хищника".
Он чувствовал, как менялось настроение господина. Не от радости встречи, как бывало с некоторыми гостями. Это нервировало Пса. Нервировало и то, что Лисандр нервничал.
В этой комнате, кажется, нервничали все.
Едва сдерживаемое раздражение распалялось с каждой секундой всё сильнее, растекаясь по венам будоражащим огнём – лава вместо крови. Он словно попал на лекцию в университете, где напыщенный преподаватель рассказывал максимально скучные вещи самым важным тоном, посматривая со снисхождением с высоты своих лет. Кто спорит, жизненного опыта у него, может, и больше, но недовольство всё равно вызывает. Досаждали и насмешливые взгляды обоих, впивающиеся куда-то под кожу иглами; в беглом определении роли этого стража произошла ошибка, но насколько глобальная только предстояло узнать. Не возникало и малейшего желания вникать их отношения, но игнорировать понимающие взгляды и схожие реакции обоих невозможно.
Лисандр кидает взгляд на стража, но не задерживает, вновь обращая своё внимание к дяде, продолжающего монолог, кажется, звучание собственного голоса доставляло ему удовольствие. Подумалось, что тот неплохо смотрелся бы за кафедрой, расхаживая точно также и самозабвенно о чём-то рассуждая, но, желательно, только так же за клеткой, не обязательно с золотыми прутьями. И от подобных злых мыслей Лисандр несколько опомнился, разжав пальцы, и не заметив, в какой именно момент сжал их в кулаки так, что заныли костяшки. Он ведь и пришёл сюда послушать истории; игнорируя взгляд стража и не в силах поймать взгляд Хэмиша, нежелающего останавливаться и, казалось, погружённого в собственную речь, нежели в происходящее, Лисандр вновь начал успокаиваться – и ведь правда, как в лектории.
Мысленно иронизировать вышло недолго: колкость в сторону отца мгновенно вызвала новый эмоциональный всплеск, но на этот раз не злость, скорее неприязнь. Его отец – великий человек, приложивший немало труда, сил и средств для помощи простым людям; для объединения юга; для вивисекторов; для разведения лошадей, которыми гордились далеко за пределами Дагорта, тогда как Хэмиш просто сбежал, а после устроился тут в тепле, не выглядя ни голодным, ни несчастным, скорее скучающим, но разве не сам в этом виноват? Сомнений в этом даже не возникало.
Погружённый одновременно и в свои мысли, и анализ слов Хэмиша, Лисандр едва заметно вздрогнул, не ожидав резких движений и смены интонации, словно штиль сменился штормом в одно мгновение. Растерянность вызвали и сами слова: потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что Стоун – этот самый страж; с последними нотами раздражения промелькнула мысль, что имя – это дань его интеллекту. Невольно взгляд вновь соскользнул на Стоуна, в глазах вместо насмешливости и враждебности читалось такое обожание, направленное на Хэмиша, просто поразительно. Кажется, его догадки изначально оказались достаточно правдивыми, не угадал он только с лояльностью.
Весёлый и громкий голос Хэмиша вновь заставил вернуть к нему внимание, оседая на душе едкой горечью. Если собственные дети, кровь от крови, вызывали бы меньшее доверие, нежели какой-то наёмник, то что говорить об остальной её части? Конечно, рассказано немало историй, в которых отцы боялись старших детей, желающих скорее унаследовать титул; в которых дети страдали без внимания или от тиранического характера родителей – в таких всегда рядом есть верные слуги, любящие и любимые сильнее родни. Вот только с собственной семьёй Лисандр подобное соотнести никак не мог, сильнее проникаясь позицией отца.
— Я нанёс Вам визит, а не сбежал из дома, не оставил семью, — негромко заметил в ответ, подозревая, что тот и не требовался. Разглядывая складки на белоснежном атласе, Лисандр всё ещё обдумывал вопрос: имея очевидный ответ, не являлся ли он очередной колкостью? Вот только с какой стати язвить тому, кто сам выбрал себе незавидную судьбу – от старых обид? Или злости на себя? На губах промелькнула лёгкая улыбка, прежде чем он резюмировал: — Не думаю.
Злость окончательно улеглась. Раздражение – это яркий, искрящийся цветок огня, пустивший корни в разум, ослепляющий и толкающий на порывистые движения. Он уже рассыпался пеплом, но ему на смену пришли чувства более глубокие, тревожащие: невидимой паутиной оплетало сердца неприязнь и тревога. Где-то глубоко в своей душе, куда он предпочитал не заглядывать сейчас, теплилась надежда, что отцовские постулаты относительно дяди развеются за старостью лет и давностью событий, да и всегда есть вероятность недопонимания, но пока он скорее укреплялся в своих убеждениях. Лисандру претила сама мысль раздробленности их семьи, даже если её члены не такие сильные и благородные, как отец, с ним и король не сравнится. С другой стороны, он давно понял, что редко бывает так, хочется. Даже если ты лорд, а в некоторых случаях именно поэтому.
Их взгляды столкнулись, стоило Хэмишу развернуться от окна; резкий порыв ветра прошёлся по щекам, играючи взъерошил волосы. Только сейчас закралась неуместная, казалось бы, мысль: Хэмиш выглядел эффектно. И дело не столько в одежде, красиво контрастирующей с кожей, даже не в усах, сколько в его жестах, позах, интонациях. Лисандр хотел запомнить этого человека, вне зависимости от того, чем именно закончится эта встреча эмоционально, но теперь знал, что и при всём желании забыть уже не сможет.
Вопрос застыл на губах, не успев сорваться – Стоун отвлёк на себя, двинувшись ближе к клетке, и, признаться, Лисандр о нём несколько подзабыл, отвлечённый Хэмишем. В голове будто что-то щёлкает: кость, взгляды, эта преданность и желание быть как можно ближе к охраняемой клетке – да это же собака. Что ж Хэмиш действительно устроился гораздо лучше, чем представлялось при словах «Пэйтон в клетке», и в некотором роде это заслуживало уважения. Стоун, впрочем, всё равно нисколько не симпатизировал, что, в целом, невозможно сходу испытывать к человеку, скрывающему своё лицо.
— Сожалею, если показался грубым, мистер Стоун, — Лисандр прижал ладонь к груди и слегка склонил голову в знак извинения. Он не насмехался, предпочтя колкости обезоруживающую вежливость. В городе, где приходится быть осторожным и постоянно оглядываться, она не раз выручала. Для вежливости достаточно быть отстранёно-спокойным, а не искренним. — Я сделал поспешные выводы. Приношу свои извинения.
Лисандр выпрямился, задержав на Стоуне взгляд не более, чем на пару секунд, после чего обратил взор к Хэмишу. Хотелось надеяться, что тот не исчерпал всю энергию на лекцию чуть ранее и пожелает продолжить свои монологи, вот только нельзя не ощутить, что перед ним не просто какой-то человек, рассказывающий истории. Из всего им сказанного значения имели только короткие фразы, всё остальное лишь красивые обороты – шелуха.
— Почему Вы здесь? — наконец спрашивает, глядя пристально и внимательно. Он надеется, что на этот раз Хэмиш будет смотреть в ответ, но сомневался в этом.
Конечно, он хотел знать, почему Хэмиш сбежал из дома – что на такое вообще может побудить? Почему связался с Дэбро? Почему не вернулся домой? Любопытство подавить не так-то легко, но сейчас он спрашивал совсем не об этом.
Лисандр огрызнулся и в тот же самый миг на лице Хэмиша лёгкая улыбка взыграла новыми красками. Он любил дерзких людей: с ними, зачастую, было веселее всего. И они же быстрее раскрывали свои истинную натуру, нежели другие.
В дерзости Лисандра тоже была истина, раскрывающая то, кем он являлся на самом деле. А был он, между тем: не забитым жизнью мальчишкой, не стеснённым обстоятельствами родственником. Теперь, когда Лисандр наконец вытащил голову из песка и гордо поднял её, Хэмиш наконец поверил в родственную знатность его происхождения.
Попутно Хэмиш вспомнил и о том, что эта семейная черта сыграла с их родом не одну злую шутку. И если Пэйтоны — ну, вдруг — хотели выжить, то следовало бы уменьшить дозировку яда в длинных клыках.
Этим мыслям Хэмиш неожиданно ужаснулся — ужаснулся тому, что размышлял он не как человек, давно покинувший свою семью и ставший чем-то совершенно чуждым ей, а как тот, кто всё ещё верен ей. Быть верным крови он не планировал, но душевные переживания сами привели его к этому забытому чувству безопасности, которое можно ощутить только находясь подле родных.
Хэмиш нахмурился. Он сжал цепкие пальцы так сильно что тёмная кожа заметно побледнела и поднял взгляд к точке над головой Лисандра. Даже смотря на серый камень Хэмиш видел иное: в ту ночь, когда он бежал из дома, поднявшийся ветер рвал степные травы на части и поднимал пыльную бурю, застилающую взор.
Когда Хэмиш нашёл в себе силы заговорить снова, голос его стал хриплым и тяжёлым, как чёрная туча, нависшая над Птичьим Домом.
— Признаться, я никогда не любил отца. — начал он, почти что гневно сдвигая брови на переносице. В Хэмише заклокотало то, от чего он так старательно пытался избавиться все эти годы: ярость. И ярость эта отразилась на его лице — выплеснулась из глаз, тронула каждый мускул и заставила усы дрожать так, как если бы Хэмиш хотел оскалиться и старательно сдерживал этот порыв.
— Быть вторым сыном — не самая лёгкая доля в королевской семье, но в менее знатных семьях то ещё хуже. Никаких перспектив, никакого наследства: мне предстояло либо стать инструментом, который породнил бы Пэйтонов с другим знатным родом, либо войти в Коллегию. — подхватив со столика, стоящего рядом бокал с вином, Хэмиш осушил его залпом. Говорить сразу стало немного проще. — Разумеется, я не горел желанием быть использованным, потому что мои интересы никогда не шли рука об руку с интересами отца. И я находил в себе силы терпеть бесконечные споры с ним, покуда наша с Киллианом мать поддерживала мою точку зрения.
Хэмиш зарычал, выглаживая рисунок на бокале подушечками пальцев, даже внешне не отрицая того, сколько боли и неудобств доставили ему одни только воспоминания о том времени.
— У любой поддержки есть свой лимит, мой дорогой племянник. И она сдалась, — Хэмиш встрепенулся, выныривая из воспоминаний и сразу же оправил сам себя, — Мама сдалась.
— Не так уж трудно догадаться, что за этим последовало. — Хэмиш махнул ладонью, прежде — возвращая бокал на прежнее место и подошёл ближе. Он поднял руку, облокачиваясь ею о прутья своей клетки и склонился совсем близко, смеряя Лисандра пытливым взором.
— Если бы тебе предложили стать частью Церкви, оставив семью навсегда; если бы пожелали отослать тебя на материк, чтобы больше никогда не видеть — согласился бы ты с этим, Лисандр Пэйтон?
Хэмиш бы солгал, сказав, что никогда не думал о правильности собственного решения. Согласись он тогда с отцом — то сейчас, вероятнее всего, он был бы...мёртв? Хэмиш даже не догадывался что случилось с теми несчастными, которых поглотила Пустота. Но и знать об этом ничего не желал. Слишком дорого могло бы ему обойтись такое опасное любопытство.
Хэмиш не хочет смотреть на него, уводит взгляд выше, выразительно хмурится и молчит, в контраст с самозабвенной болтовнёй ранее. Лисандр не торопит, напряжённо замерев на месте, словно натянутая струна, не шевелится, опасаясь сбить с мысли; краем глаза замечает молчаливо стоящего рядом Стоуна, тот тоже не вмешивается. Устанавливается гнетущая тишина, наэлектризованная, как воздух перед первым ударом молнии, а потому так отчётлив гул ветра за окном.
И даже он на какое-то мгновение замолкает, за секунды перед разразившейся бурей – не на улице, а в поделённой надвое комнате. Хриплый голос – рокот грома, а глаза мечут молнии: ярость этой грозы насколько осязаема, что хочется отшатнуться, прикрыть лицо плащом, но едва ли удастся – водоворот эмоций утягивал за собой. Этот всплеск настолько неожиданный, что Лисандр не злится, не теряется, а просто слушает – внимательно, ведомый звучанием мрачного голоса человека, пережившего немало неприятных моментов, тяжёлым прошлым повисших на спине.
Понимание и недоумение борются в нём с переменным успехом, не пропуская иных эмоций. Это так дико: жить в семье, раздираемой склоками и спорами, когда супруги не могут прийти к одной точке зрения, когда дети не любят родителей. Слишком сложно взять в толк, принять как данность для того, кто рос в любви и постоянно напоминании о долге перед семьёй. Лисандр никогда не считал его обременительным, не видел своё будущее мрачным, хоть и понимал, что определённые жертвы придётся принести и ему, но ведь он – сын своего отца, наследующий титул и всё к нему причитающееся. Долг твердил, что все они должны жить на благо рода, семьи и людей; ведь так и должно быть, что младшие поддерживают старших и наоборот. Тогда откуда это сочувствие?
Поразительно то, насколько разнятся впечатления по приходу и сейчас: думая о звере в клетке вначале, Лисандр и не подозревал, насколько это может оказаться близко к истине. Хэмиш напоминал уже не красивую птицу всем на потеху, а мечущегося в клетке рахшаса: порывистые движения, рычащий голос, горящие яростью глаза. Беда рода Пэйтонов. Лисандр ловит себя на мысли, что Хэмиш почти не упоминает отца в этой истории, не говорит, чью сторону тот занял, но в глубине души понимал, каким будет ответ. Наверно, от своего брата он хотел бы того же, что его отец, что дед – от собственного сына. Почему-то стало неприятно.
Когда Хэмиш возвращается к прутьям, то наконец-то смотрит – прямо в глаза, вопрошая. И этот вопрос не просто неудобный, он невозможный – Лисандр не может представить себя не тем, кем он сейчас является. Кто бы стал от него избавляться? А даже если это так… если бы отец сейчас отправил его куда-то, чтобы помочь их роду, пришедшему в упадок дому, разве можно отказать? Будь то брак по расчёту или поход в Пустоту. Он родился сыном лорда – это его судьба, его рок. И всё-таки Лисандр не стал отвечать, даже в его голове подобное звучало слишком высокопарно и не могло отражать реальность, пока подобного не случилось.
Вместо этого он делает шаг к клетке, встав почти вплотную, и смыкает пальцы на золотом пруте. Плащ распахивается; свет играет на серебряной змее, ползущей по синему рукаву.
— Так вопрошаете, словно сама мысль покинуть семью Вам претила. И всё-таки Вы ушли, — голос спокойный, но немного мрачный. Он по-прежнему не понимает, не может взять в толк, зачем требовалось уходить, если, по его же словам, и так пытались выгнать, избавиться. Самому уйти лучше? И оказаться в клетке. — Неужели карьера инквизитора или учёного хуже неволи?
В отдалении Хэмиш в своих одеждах казался высоким, но сейчас стало очевидным, что разница совсем невелика – это подмечается как-то совсем отстранённо, почти вскользь. Действительно же привлекают внимание глаза Хэмиша, что вначале показались карими, но сейчас отчётливо заметно плескавшееся в них золото. Удивительно. И одновременно очередное напоминание того, насколько дядя и его отец не похожи между собой, только теперь это радовало. Оказалось, что Хэмиш личность куда более интересная, чем предполагалось; казалось, Лисандр начал его понимать, видя не столько пороки, расписываемые ему всеми, сколько слабости. Наверняка Хэмиш чего-то недоговаривал, утаивал часть своих обид, и Лисандр сомневался, что сможет пробиться так глубоко в чужую душу, как и сомневался в необходимости. Ему важно иное.
— Почему Вы не вернулись, когда дедушка умер? — взгляд пристальный, вопрошающий. Отцу многие вещи пришлось встречать одному: и смерть родных, и войну с Берриганами, и пришествие Пустоты. Невозможно представить, как повёл бы себя отец, напомни о себе Хэмиш в эти времена, но Лисандр хотел надеяться, что принял бы. Они, в конце концов, семья, пусть со своими пороками – Натаниэля с его тягой к дуэлям никто не порицает ведь. Не так сильно, как следовало бы, по крайней мере. — Почему не дали о себе знать?
Тени пролегли ещё глубже под ярким светом ламп, и небо за спиной Хэмиша потемнело сильнее. Послышался глухой стук первых капель, окропивших грязные улицы и ворвавшихся неровным строем в комнату с новым порывом резкого ветра, уколовшим кожу. Лисандр крепче сжал прут – тихо скрипнула кожа перчаток – не собираясь отходить.
Хэмиш не двинулся: не дрогнул ни один мускул на его лице.
— Всегда можно найти способ уйти, но всё равно остаться рядом. — ответил он. Он не сомкнул веки, чтобы смочить влагой утомлённые глаза, вместо того — всматриваясь в лицо Лисандра. Лисандр был так молод, что это невольно воззвало в Хэмише к зависти. Тот, кого сейчас никто не принял бы как-то иначе, нежели ужиком с чёрной чешуёй и пронзительно-голубыми глазами, в будущем станет величественнее собственного отца. Точно тем же образом, как Киллиан превзошёл своего.
Хэмиш был лишним в этой истории — всегда. Но сказал он отнюдь не это:
— Я всегда был здесь. — с горькой иронией заметил Хэмиш, лениво дёргая ладонью и обводя помещение взглядом. — Если бы твой отец не лелеял свою гордыню в родительском гнезде, то понял бы, что я всегда готов принять его. Здесь он мог бы найти совет и слова утешения, потратив лишь толику своего времени. Но так было раньше — не теперь.
Хэмиш недовольно цыкнул, подавляя новый приступ ярости. Он не видел в переменившемся ветре своей вины: прошло слишком много лет, чтобы он продолжал самозабвенно ждать. У ожидания, равно как и у поддержки есть свой срок годности.
Лисандр почти зашептал: как заговорщик, как предатель. Хэмишу не нужно быть провидцем, чтобы представлять, в каком глубоком он находился замешательстве. Его старания — бальзам на сердце, но недостаточно действенный, чтобы справиться со старыми ранами.
Хэмиш усмехнулся: дожили. Он никогда бы не подумал, что к нему придёт юнец, разбитый самой мыслью о том что его семья разрознена и враждует меж собой. Что же до вражды... Хэмиш посмотрел на шрам, светлой полосой тянущийся вдоль левого локтя и повёл плечом. Есть вещи, о которых действительно лучше не рассказывать.
— Ты ещё слишком молод, чтобы понять. Служители Церкви обрубают связи со своей семьёй: в тот момент когда человек становится частью Церкви он перестаёт быть кем-то ещё. Он даёт обеты, от которых уже не может отказаться. Ты не представляешь, мой дорогой племянник, как часто им приходится смотреть за падением родных. Или гореть, предав свои же клятвы. — Хэмиш бросил на Стоуна беглый взгляд прежде чем продолжить. — А для Коллегии я никогда не был достаточно умён и изобретателен. Выбрав её, я бы годами волочился вслед за остальными, загнивая в собственной глупости.
Это мысль вызвала у Хэмиша обиду и неприятную ему самому злость. Он посмотрел на Лисандра так, будто хотел укусить его, впившись в нежную кожу клыками и оттолкнулся от прутьев, разрывая расстояние.
— Да, я сижу в клетке, но даже при том у меня осталась хоть какая-то гордость.
Воспоминания о дальнейших событиях не приносили Хэмишу никакой радости, даже мстительной и он вновь отошёл к окну, боле — не оборачиваясь ни к Лисандру, ни к Стоуну. Он заметно осунулся и сгорбился, явно вымотанный. Но голос Хэмиша не подвёл: когда он начал говорить, горечи в нём уже не было.
— Бежать из дома пришлось налегке. Но я ведь всю жизнь провёл в достатке, даже представить не мог, что когда-нибудь окажусь в такой ситуации. — Хэмиш почти что выплюнул эти слова, наблюдая за тем как тучи перекатываются по небу. — Я был немощен. Бесполезен. Слаб. А Эдвин, пусть я и не доволен им полностью, предложил мне вполне честную сделку.
Хэмиш сглотнул, когда к его горлу подкатил холодный ком. Эта сделка всё чаще убивала его: бывали дни, когда он подолгу смотрел из своего окна вниз, размышляя о такой простой вещи как свободное падение. Всего несколько секунд свободы в обмен на жизнь. Настолько ли честна и эта сделка?
— Я подписал контракт и дал обещание. И до тех пор пока оно не будет исполнено — останусь здесь.
Сцепив ладони за спиной, Хэмиш принялся гладить пальцы в попытке успокоиться, а потом добавил уже тише, обращаясь ко Стоуну:
— Хватит на сегодня, Стоун, я устал. Пожалуйста, проводи нашего гостя до самого дома, чтобы он не нашёл себе каких-нибудь неприятностей по пути.
После того — Хэмиш замолчал и остался на своём месте, больше не проронив ни слова.
Стоун не ждал такого поворота событий. Он ожидал оскорблений, претензий со стороны юнца, да даже скучных разговоров о политике. Но то, что он видел было более откровенным и личным. Эта парочка словно лезла друг к другу под кожу, пытаясь дотянуться до сердца и... уничтожить? Стоун не знал зачем, какого черта сейчас здесь вылились все обиды, вскрылись недосказанности которые, вероятно, висели между этими двумя долго. Не получавший тепло от своей семьи, Пёс не мог взять в толк поначалу, почему такие глупые слова и вопросы бьют так больно по обоим.
Он чувствовал себя чужим. Он был тут чужим. Как и везде, но не мог оставить в таком состояние человека, который проявил к нему столько участия. Сам Стоун никогда не спрашивал Хэмиша о прошлом, не бередил старые раны. Ему, по чести, вовсе плевать на то, кем и чем был его господин. Ему ли, убийце и разбойнику кривить нос? Мужчина никак не понимал отчего в словах обоих Пэйтонов столько горечи. Он не видел ничего ужасного в деянии своего покровителя, ничего такого, чтобы так выворачивать наизнанку душу.
Игры высокородных были не только непонятные ему, но и глупы по своей сути. Видимо со скуки они рвали души друг другу. А чем еще заняться, если ты не думаешь каждый день о том, чтобы найти еду, кров и возможность залатать прохудившиеся сапоги.
Мужчина еле слышно вздохнул. Зря мальчишка сюда пришел. Не принес ничего хорошего. Только горе его господину и смятение тебе. Глупый ребенок. Глупый и опасный. Наёмник напрягся когда Лисандр сделал шаг к золотой клетке. Взгляд направленный до этой поры на Хэмиша впился в его племянника. Рука сама скользнула на кинжал висящий на поясе. Он не своджил свой взгляд с мальчишки до тех пор, пока не прозвучали слова господина.
Стоун с удивлением взглянул на Хэмиша, затем в окно, где разразилась буря. Во взгляде читалось непонимание, но его господин видеть не мог. Пёс не понимал, зачем проявлять такую заботу о том, кто не принес тебе ничего хорошего. Раз нашел дорогу сюда, значит и обратно сможет убраться. Да и под дождем не растает, не из песка же. Бояться разбойников в такое время тоже не стоит. Не многие хотят мочить свою задницу ради возможного заработка. разве что самые отчаянные.
«Так зачем?»
Но в слух этого Стоун не произнес, лишь делая шаг оттесняя Лисандра от решетки.
- Как скажите, господин. - произнес с Стоун ниже, чем обычно. Хэмиш знал, что так его верный слуга говорит когда пытается разобраться в чем-то, но у него никак не выходит.
- Нам стоит идти. Гость. Я провожу вас. - совершенно скучно и бесцветно отозвался наемник. Он следовал за Лисандром и лишь у самого выхода из башни задержался, чтобы подхватить шляпу и плащ.
Ветер на улице свистел, а капли хлестали немногочисленных прохожих словно возница лошадей.
- Куда нам следует идти? - уточнил Стоун. Только сейчас он задумался, не был ли этот приказ частью плана Хэмиша. Может он хотел узнать, где живет малец? Хотя это можно было сделать и намного легче, не выгоняя Пса на улицу. Впрочем самому наёмнику такая погода была по нраву. на секунду он даже поднял голову, позволяя стихии швырнуть в его лица рой капель.
- Вы не имеете права его судить. - произнес наемник переведя свой взгляд на мальчишку. Смотреть приходилось сверху вниз. - Вы слабый. Вы никогда не голодали. Не знали нужды. не принимали по настоящему сложных решений. Не можете судить и понять. По человеку всегда видно. Каждое решение...хм... - Стоун чуть нахмурился, пытаясь подобрать слово. - Как зарубка на дереве. Кора может и заживет, но след будет. - наемник качнул головой - Нет, вы ему не судья. - Стоун часто молчал, но несмотря на это по многим вопросам у него было свое мнение.
Отредактировано Стоун (2019-07-08 11:37:50)
Лисандр не отводил взгляда, в глазах – упрямство, но не слепая упёртость в желании стоять на своём, а стремление идти до конца. С детства он учился выдерживать отцовский взгляд, неважно наполнен он добротой и любовью или строгостью; неважно виноват Лисандр или просто испуган – смотрел прямо, не сгибаясь. А, если бывало смалодушничал, долго себя корил. Привык всегда обращать внимания на глаза, цвет, на взгляд, запоминать по ним людей. И сейчас, вглядываясь в глаза напротив, он видит в них такую пронзающую боль, что перехватывает дыхание – удар через лёгкие в сердца.
Ему кажется, что он начинает понимать, но не может согласиться – не во всём. Он вырос, думая иначе, принимая слова отца за истину и по-прежнему оставаясь на его стороне, но уверенность его – алое яблоко, подтачиваемое червём с сердцевины. Ему также сложно понять просто побег из дома: в никуда, неизвестность, вместо того, чтобы остаться с семьёй, которая поддержит, но которую также необходимо поддерживать. Дерево не растёт только с одной стороны, оно рвётся вверх всеми своими ветвями.
И всё-таки он словно что-то упускал.
Взгляд золотых глаз переменился так резко, что Лисандр не успел отреагировать, опоздал – Хэмиш резко отстранился, вновь показывая свою спину, и вызывая этим досаду. Лисандр невольно потянулся ближе, и так едва не утыкаясь лицом в прутья, не желая ничего пропустить жадно ловит каждую фразу. Ему рассказывают историю, совершенно под другим углом, по которым он не готов на неё смотреть, не прямо сейчас, но чуть погодя – в тишине. Пусть Хэмиш говорит тише, в комнате всё ещё искрит от эмоций, переполняя, и Лисандр не стремится отрезать их от себя – наоборот.
Неожиданно Хэмиш выкладывает почти всю свою историю, будто карты раскладывает: одну часть жизни за другой. Глупо врать, что Лисандр не хотел узнать всех подробностей заточения Хэмиша – ему мало даже раскрытого. Разум цепляется за «контракт», как за новую нить, но спросить, собраться с мыслями не удаётся – их выпроваживают. Хочется настоять на своём, остаться, даже когда Стоун пытается его потеснить – пальцы сжимаются сильнее, но также быстро Лисандр меняет решение. Даже со спины Хэмиш выглядел таким уставшим, словно все прожитые годы разом придавили его. Лучше поумерить свой пыл.
— Я вернусь, дядя, — спокойно говорит он, наконец-то отпуская прут и сразу же направившись к выходу, натягивая капюшон. — Доброй ночи.
Сознательно оттягивая момент обращения напрямую, Лисандр выбирает единственно верный сейчас вариант.
Непродолжительный спуск по лестнице, и улица встречает их проливным дождём и холодным ветром, пробирающимся под плащ, под одежду, холодящим кожу. Двинувшись за своим конём, Лисандр резко остановился, подняв взгляд за заговорившего Стоуна – почти привык считать его мебелью. Собакой, которая лает лишь с позволения хозяина. И всё же выслушивает его, слегка приподнимая брови, хмурится; удивление сменяет злость – как будто мнение этого слуги требовалось. А уже в следующее мгновение хочется засмеяться, и, только боги ведают как, удаётся сдержать порыв.
Веселило, как Стоун смотрел на ситуацию со своей стороны – стороны эгоизма. Когда Стоун думал о своей еде, Пэйтоны делились ею с нуждающимися и искали пути, как оставить земли плодородными, как прокормить и людей, и лошадей, тревожились о падении урожаев. Когда Стоун думал о своей нужде, Пэйтоны помогали людям, что лишись своего крова, своих родных и близких, пожитков, а кто и вовсе сходил с ума от горя. Когда Стоун бродил, где захочет, Пэйтоны остались в Редларте, они по-прежнему должны оберегать людей не только привычных уже бедствий, но и от Пустоты, разделившей их город надвое, уничтожившей его. Стоун жил для себя, Лисандр – для своего рода и семьи. Как и его отец, он знал, что лорда без его народа не существует. Только что толку объяснять?
В общем-то, он и не осуждал дядю. По крайней мере, пока всё не обдумает как следует.
— Мистер Стоун, напомню Вам, что к титулованным особам обращаются исключительно «милорд» и со всем уважением, — отозвался Лисандр, подходя к коню и отвязывая его. Запрыгнув в седло, он посмотрел на Стоуна сверху вниз, добавив спокойно и без насмешливости. — Вам, может, и всё равно, а вот тень на Вашего господина это бросает большую.
Лисандр выждал несколько секунд, но понял, что Стоун не собирается присоединиться к верховой езде. Слегка пожав плечами, он также легко спешился и прихватил коня под узды одной рукой, второй придерживая капюшон. Ему несложно пройтись и пешком до своего общежития, а вот держать шаг коня – весьма. Можно отказаться от сопровождения, но подумалось, что Хэмиш наверняка хочет побыть наедине, а компания не слишком обременительная, до тех пор, пока Стоун молчит.
Весь путь до общежития они проделали молча: темы для разговора не трудно найти, но пытаться перекричать дождь и ветер – дело глупое и обречённое надорвать связки. Поэтому мысли крутились в основном вокруг недавнего разговора, оказавшегося неожиданно эмоциональным, и Лисандр как-то запоздало пребывал в смятении, стараясь разложить весь диалог по составляющим, вникнуть глубже в то, что понять не успел. Ему казалось, что он что-то упускает: что-то простое, дразнящее сознание узнаванием, но истина неизменно ускользала, оставаясь недосягаемой. Это раздражало – собственное непонимание, какая-то ограниченность. Он неслышно вздохнул и натянул сильнее сползающий от ветра капюшон.
Гордость, что упоминал Хэмиш. Её так часто ассоциируют со львом, никак не со змеями, но и для их семьи она, видимо, значит слишком многое. Хочется устало прикрыть глаза, вздохнуть, позволив небольшую передышку – не позволяет, нужно идти. Зато с тоской размышляет: неужели его благородный отец действительно настолько горд, что ни разу не подумал приехать? Он не мог не знать, так почему не нанёс визит, пусть даже с обидой и злобой, что понятнее игнорирования. Словно вычеркнули живого человека из всех книг, стерев упоминания о нём, а заодно и само существование для мира.
От струящегося с неба дождя плащ стал тяжелеть, давить на плечи, но, казалось, дело совсем не в нём. Так хотелось сорвать фибулу, чтобы плащ унёс проклятущий ветер, и дождь рухнул на плечи, прибил бы к земле, смывая из головы все лишние мысли, позволяя впитаться им в землю. Холодная одежда липла бы к телу, до мелкой дрожи и стука зубов, отдающих чечёткой в пустой голове – просто быть, вот так одному, забыв о мире. Только мир о нём не забудет: жить ему с оглядкой на других людей, опасаться, не оступаться. Это не печалило, не давило – с детства рос на этих идеях, но иногда, словно мышка в амбаре, проскакивала малодушная мысль запереть себя далеко среди острых камней и недружелюбных людей, куда не доберутся ни лев, ни орёл, не змея.
За думами путь до дома пролетел незаметно – Лисандр опомнился перед витиеватой оградой и остановился, посмотрев на Стоуна. Злиться на него уже не получалось, а, может, просто настроение не то – в дождь эмоции словно размывались и блекли. Им и осталось только попрощаться и разойтись, не ища новых встреч друг с другом, но вместо этого Лисандр произнёс:
— Что бы Вы не подумали обо мне, мистер Стоун, — от продолжительного молчания голос немного охрип, но уже после первых слов стал сильнее, громче, перекрикивая шум дождя, — Вы всегда можете обратиться ко мне, если дяде что-либо потребуется. Доброй ночи.
Развернувшись, они с конём ушли к воротам, через ограду – домой. Вечер странным образом вымотал его и не принёс ничего, кроме новых тревог.
Манеры. Высокородные цеплялись за них, отгораживались от простого люда словно щитом. Но что за этим щитом? Всё та же гниль, что и у необразованных бродяг. Если не хуже. Сколько раз Стоун видел, как льстецы говорили с Хэмишем, сколько раз он узнавал, что за спиной его они поливают Пэйтона грязью. Смеются над ним. Также, как и торговка рыбой улыбаясь постоянной покупательнице, въедливо поносит за спиной её. И разница лишь в том, насколько красивая гниль льется из их уст.
Слуга не ответил ничего, хмыкнув лишь и продолжив путь. Ему не за что было уважать этого слабака, и мужчина даже не пытался высказать хоть толику положенного. Просто молча шел, ощущая, как на улице буря лишь усиливается. Сердце его наполнялось счастьем, когда ветер пронизывающе пытался проникнуть сквозь плащ, когда капли градом сыпали с неба, а холод пронизывал до костей. Именно сейчас, в такое ненастье, ты чувствовал, как мал перед стихией, как велика сила ее. Насколько людские копошения бессмысленны в сравнении с происходящим. Чистый восторг.
Пёс не знал, о чем думал замолчавший Лисандр. Мужчина и вовсе забыл о своем компаньоне ровно до той поры, пока они не добрались до нужного места. Стоун осмотрел юношу, собираясь уже попрощаться и уйти. Но Лисандр опять попытался швырнуть ему кость.
Пёс же просил.
Наёмник снова усмехнулся, поднимая взгляд темных глаз на мальчишку. Мальчишка, даже не юноша, просто ребенок, который пытался играть взрослого. По всем правилам, прописанным за долго до него. пытался изображать также, как и Стоун. Но меж тем разница меж ними было больше любой пропасти.
- Я не думаю о вас ничего. Если моему господину будет нужно он найдет вас сам. - Стоун коротко поклонился, прежде чем высказать мысль, которая никак не покидала голову.
- Ваши слова о моем господине и тени на нем. Вы не можете судить об этом. Говорите с высока. А меж тем во мне течет такая же кровь, как и в вас. Пусть род Роу и канет в забвение скоро, он тоже заслуживает уважения. - Стоун врал, но ему нравилась сбивать спесь с мальчишки. Хотя можно ли назвать это ложью? Да, кровь Стоуна такая же алая, как и у другого. И Роу явно не заслужили порицания.
- Доброй ночи... Пэйтон. - он не назвал его лордом, даже сейчас, словно это было сродни склонить колено. Наёмник мог быть покорным, если этого требовала жизнь, но сейчас он чувствовал, что может позволить себе на прощание дерзость.
Отредактировано Стоун (2019-07-12 13:59:58)
Вы здесь » Дагорт » Игровой архив » 2, месяц дождей, 1810 — давно забытые жертвы
